Русский язык как развивающееся явление. Как развивается русский язык? Лингвистический компаративизм. Генетические, ареальные и типологические классификации языков Внимание к слову

По предмету: «Русский язык»

По теме: «Язык как важнейшее средство общения человека»

ВВЕДЕНИЕ.

В Древней Греции и Риме уже развивалась культура родного слова. Древний мир взрастил прекрасных поэтов, писателей, драматургов - мастеров художест­венной речи. Этот мир подарил истории выдающихся ораторов, ставивших и решавших важные вопросы речевого мастерства. В обществе росло понимание по­лезности и необходимости хорошей речи, укреплялось уважение к тем, кто умел ценить и успешно применять родной язык. Приемы образцового использования языка изучались в особых школах.

Позже в различных странах, в том числе и в Рос­сии, передовые общественные круги ревниво оберегали родной язык от порчи и искажения. Крепло сознание того, что речь - могущественная сила, если человек желает и умеет ею пользоваться. Это сознание стано­вилось тем яснее и определеннее, чем успешнее и шире развивалась художественная, научная и публицистичес­кая литература.

В России борьба за речевую культуру получила все­стороннее развитие в творчестве М. В. Ломоносова и А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя и И. С. Тургенева, Н. А. Некрасова и А. П, Чехова, А. И. Куприна и М. Горького - в творчестве тех, кого мы называем классиками русского художественного слова; содейство­вали становлению образцовой русской речи политичес­кие и судебные деятели, ораторы, ученые.

В их практической деятельности и теоретических высказываниях все яснее и отчетливее формировалось понимание многосторонней роли языка в развитии художественной литературы, науки, журналистики. Все полнее оценивались самобытность, богатство и кра­сота русского языка, участие народа в его развитии. Деятельность революционных демократов - В. Г. Бе­линского, А. И. Герцена, Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова, Н. А. Некрасова, М. Е. Салтыкова-Щед­рина - позволила еще глубже понять общенародное значение языка и участие литературы в его совершен­ствовании.

В развитии правильных взглядов на язык важную роль сыграло марксистское философское учение. К. Маркс и Ф. Энгельс в «Немецкой идеологии» (1845- 1846 гг.) сформулировали знаменитое философское оп­ределение языка. В нем выражены мысли о языке как средстве общения и познания действительности, о единстве языка и мышления, об изначальной связи языка с жизнью общества.

Марксистское понимание роли языка в жизни людей кратко и ясно передано известными словами В. И. Ле­нина - «язык есть важнейшее средство человеческого общения». Потребность общения была основной при­чиной возникновения языка в далеком прошлом. Эта же потребность является основной внешней причиной раз­вития языка на всем протяжении жизни общества.

Общение людей с помощью языка состоит в «обме­не» мыслями, чувствами, переживаниями, настрое­ниями.

В словах, сочетаниях слов и предложениях выра­жаются те или иные результаты мыслительной деятельности людей (понятия, суждения, умозаключения). Например, слово дерево выражает понятие об одном из видов растений. А в предложении дерево зеленое выражена мысль о наличии определенного признака (зеленое) у определенного предмета (дерево). Таким образом, предложение выражает качественно иной результат познавательной работы человека - по срав­нению с тем результатом, который выражен в отдель­ном слове.

Но слова, их сочетания и целые высказывания не только выражают понятия и мысли: они участвуют в самом процессе мышления, с их помощью мысли воз­никают, формируются, а значит, становятся фактом внутренней жизни человека. И. П. Павлов обосновал материалистическое положение о том, что человеческие мысли не могут существовать и развиваться вне речи. «Вторая сигнальная система» (язык) участвует в оформлении мысли. Вот почему психологи говорят о совершенствовании мысли в слове.


ЯЗЫК КАК СРЕДСТВО ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ОБЩЕНИЯ.

Мир полон чудес. Разве не чудо, что мы можем разговаривать с людьми, находящимися в другом городе, да при этом еще и видеть их? Или наблюдать с Земли за тем, что происходит в космическом корабле? Или смотреть спортивные игры, проходящие в другом полушарии? Да только ли это? Но среди различных чудес мы как-то не обращаем внимания на одно из самых удивительных - на наш родной язык.

Человеческий язык - удивительное, неповторимое чудо. Ну что бы мы, люди, стоили без языка? Просто невозможно представить нас безъязыкими. Ведь именно язык помог нам выделиться из жи­вотных. Ученые поняли это давно. «Собраться рассеянным наро­дам в общежития, созидать грады, строить храмы и корабли, опол­чаться против неприятеля и другие нужные, союзных сил требую­щие дела производить, как бы возможно было, если бы они способа не имели сообщать свои мысли друг другу». Это написано М. В. Ло­моносовым в середине XVII века в его «Кратком руководстве к красноречию». Две важнейшие особенности языка, точнее, две его функции указал здесь Ломоносов: функцию общения людей и функцию оформления мыслей.

Язык определяется как средство человеческого общения. Это одно из возможных определений языка представляет собой глав­ное, ибо характеризует язык не с точки зрения его организации, структуры и т. д., а с точки зрения того, для чего он предназ­начен. Но почему главное? Существуют ли и другие средства общения? Да, существуют. Инженер может общаться с коллегой, не зная его родного языка, но они поймут друг друга, если используют чертежи. Чертеж обычно определяется как междуна­родный язык техники. Музыкант передает свои чувства с помощью мелодии, и его понимают слушатели. Художник мыслит образами и выражает это с помощью линий и цвета. И все это «языки», так часто и говорят «языком плаката», «языком музыки». Но это уже другое значение слова язык.

Заглянем в современный четырехтомный «Словарь русского языка». В нем дано 8 значений слова язык, среди них:

1. Орган в полости рта.

2. Этот орган человека, участвующий в образо­вании звуков речи и тем самым в словесном воспроизведении мыслей; орган речи.

3. Система словесного выражения мыслей, обладающая определенным звуковым и грамматическим строем и служащая средством общения людей.

4. Разновидность речи, обла­дающая теми или иными характерными признаками; стиль, слог.

5. Средство бессловесного общения.

6. Устар. Народ.

Пятое значение и относится к языку музыки, языку цве­тов и т. д.

А шестое, устаревшее, означает народ. Как видим, для опреде­ления народа взят важнейший этнографический признак - его язык. Помните, у Пушкина:

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,

И назовет меня всяк сущий в ней язык,

И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий

Тунгус, и друг степей калмык.

Но все эти «языки» не заменяют главного - словесного языка человека. И об этом писал в свое время Ломоносов: «Правда, кроме слова нашего, можно бы мысли изображать через разные движения очей, лица, рук и прочих частей тела, как-то пантомимы на театрах представляют, однако таким образом без света гово­рить было бы невозможно, и другие упражнения человеческие, особливо дела рук наших, великим были помешательством такому разговору».

Действительно, мы теперь убедились, что с помощью «движе­ния частей тела» можно, например, рассказать «Анну Каренину» Л. Н. Толстого. С удовольствием смотрим мы балет на эту тему, но понимают его только те, кто прочитал роман. Раскрыть в балете богатое содержание произведения Толстого невозможно. Язык слов не может быть заменен никаким другим.

Итак, язык есть важнейшее средство общения. Какими же качествами должен он обладать, чтобы стать именно таким?

Прежде всего, язык должны знать все говорящие на нем. Су­ществует как бы некая общая договоренность, что стол будем на­зывать словом стол, а бег - словом бег. Как это сложилось, решить сейчас нельзя, поскольку пути самые разные. Вот, напри­мер, слово спутник в наше время приобрело новое значение - «прибор, запускаемый с помощью ракетных устройств». Дата рождения этого значения может быть обозначена абсолютно точно -4 октября 1957 года, когда радио сообщило о запуске в нашей стране первого искусственного спутника Земли. "Это слово сразу стало известным в данном значении и вошло в обиход всех народов мира.

Вот вам и «договоренность». Тут все просто, хотя само такое значение уже было подготовлено русским языком: в XI-XIII ве­ках оно имело значение «товарищ по дороге» и «сопутствующий в жизни», затем - «спутник планет». А отсюда недалеко и до нового значения - «сопутствующий Земле прибор».

Но часто не все слова известны говорящим на данном языке. И тогда нарушается нормальное общение. Более всего это связано со словами иноязычными. Но непонимание может быть связано и с исконными русскими словами, известными только на определенной территории, или со словами, которые уже редко употребляются, устарели.

Но если подобных слов много, это затрудняет чтение текста. Поэтому против такого нагромождения диалектизмов выступают критики. Это же высмеивают и сатирики.

Затрудняют общение и профессиональные слова, известные только людям данной профессии. Однако профессиональная лексика очень важная часть словаря языка. Она способствует более точному и плодотворному обще­нию людей определенной профессии, что крайне необходимо. Чем больше и точнее словарь, чем более детально он позволяет гово­рить о процессах, тем выше качество работы.

Понятность языка обеспечивает его роль в организации людей. Родившийся как продукт коллективного труда язык и сейчас призван объединять людей в трудовой деятельности, в области культуры и т. д.

Второе качество, от которого зависит общение,- язык должен охватывать все, что окружает человека, включая и его внутренний мир. Это, однако, вовсе не означает, что язык должен в точности повторять структуру мира. У нас действительно есть «слова для всякой сути», как сказал А. Твардовский. Но и то, что не имеет однословного наименования, может быть с успехом выражено со­четаниями слов.

Гораздо важнее, что одно и то же понятие в языке может иметь, и очень часто имеет, несколько наименований. Более того, считается, чем богаче такие ряды слов - синонимов, тем богаче признается язык. В этом проявляется важное положение; язык отражает внешний мир, но не абсолютно адекватен ему.

Вот, например, цветовой спектр. Выделяется несколько основ­ных цветов спектра. Опирается это теперь на точные физиче­ские показатели. Как известно, свет волн различной длины возбуж­дает разные цветовые ощущения. Разделить точно «на глаз», например, красное и пурпурное трудно, поэтому мы и объединяем обычно их в один цвет - красный. А сколько существует слов для обозначения этого цвета: красный, алый, пунцовый, кровавый, рдяный, кумачовый, рубиновый, гранатовый, червонный, а еще можно было бы добавить - вишневый, малиновый и т. д.! Попро­буйте разграничить эти слова по длине световых волн. Это не удастся, потому что они наполнены своими особыми оттенками значимости.

То, что язык не слепо копирует окружающую действитель­ность, а как-то по-своему, что-то выделяя больше, чему-то прида­вая значения меньше, и является одной из удивительных и далеко еще не исследованных до конца тайн.

Две важнейшие функции языка, которые мы рассмотрели, не исчерпывают всех его достоинств и особенностей. О некоторых будет идти речь далее. А теперь давайте подумаем, как, по каким признакам мы можем оценить человека. Конечно, скажете вы, оснований для этого много: его внешний вид, отношение к другим людям, к труду и т. д. Все это, конечно, верно. Но и язык помогает нам охарактеризовать человека.

Говорят: встречают по одежке, провожают по уму. А откуда узнают об уме? Конечно, из речи человека, из того, как и что он говорит. Характеризует человека его словарь, т. е. сколько слов он знает - мало или много. Так, писатели И. Ильф и Е. Петров, решив создать образ примитивной мещаночки Эллочки Щукиной, прежде всего, рассказали о ее словаре: «Словарь Вильяма Шекс­пира по подсчету исследователей составляет двенадцать тысяч слов. Словарь негра из людоедского племени Мумбо-Юмбо состав­ляет триста слов. Эллочка Щукина легко и свободно обходилась тридцатью...» Образ Эллочки Людоедки стал символом крайне примитивного человека и способствовал этому один признак - ее язык.


А сколько слов знает средний человек? Ученые полагают, что словарь обычного человека, т.е. не занимающегося специально языком (не писателя, языковеда, литературоведа, журналис­та и т. д.), составляет около пяти тысяч. И вот на этом фоне выглядит очень выразительным количественный показатель ге­ниальности выдающихся людей. «Словарь языка Пушкина», со­ставленный учеными на основе пушкинских текстов, содержит 21 290 слов.

Таким образом, язык можно определить как средство позна­ния человеческой личности, а также как средство познания народа в целом.

Вот оно какое - чудо языка! Но это далеко не все. Каждый национальный язык есть еще кладовая народа, говорящего на нем, и его память.


ЯЗЫК ЕСТЬ КЛАДОВАЯ НАРОДА, ЕГО ПАМЯТЬ.

Когда историк стремится восстановить и опи­сать события далекого прошлого, он обращается к различным доступным ему источникам, которыми служат предметы того вре­мени, рассказы очевидцев (если они записаны), устное народное творчество. Но среди этих источников есть один самый надеж­ный - язык. Известный историк прошлого века профессор Ь. К- Котляревский заметил: «Язык - вернейший, а иногда и единственный свидетель былой жизни народа».

В словах и их значениях отразились и дошли до наших дней отзвуки очень далеких времен, факты жизни наших далеких предков, условия их труда и отношений, борьба за свободу и независимость и т. д.

Возьмем конкретный пример. Перед нами ряд слов, как будто ничем не примечательных, но связанных общностью значений: доля, участь, удел, счастье, удача. Их анализирует в своей работе «Язычество древних славян» академик Б. А. Рыбаков: «Эта группа слов может восходить даже к охотничьей эпохе, к разделу добычи между охотниками, которые делили добычу, оделяли каждого соответствующей долей, частью, уделяя что-то женщинам и детям,- «счастьем» было право участвовать в этом дележе и получать свою долю (часть). Здесь все вполне конкрет­но, «весомо, грубо, зримо».

Точно такой же смысл могли сохранить эти слова и в земле­дельческом обществе с первобытным коллективным хозяйством: доля и часть означали ту долю общего урожая, которая приходи­лась на данную семью. Но в условиях земледелия старые слова могли приобрести новый двойственно-противоположный смысл: когда большак первобытной задруги распределял работы между пахарями и делил пашню на участки, то одному мог достаться хо­роший «удел», а другому - плохой. В этих условиях слова требо­вали качественного определения: «хороший удел» (участок), «пло­хой удел». Вот здесь-то и происходило зарождение отвлеченных понятий...»

Вот что увидел историк в наших современных словах. Оказыва­ется, в них скрыта глубочайшая память о прошлом. И еще один подобный пример.

В одной из своих работ Н. Г. Чернышевский заметил: «Состав лексикона соответствует знаниям народа, свидетельствует... о его житейских занятиях и образе жизни и отчасти о его сношениях с другими народами».

Действительно, язык каждой эпохи содержит в себе знания народа в эту эпоху. Проследите значение слова атом в разных сло­варях разных времен, и вы увидите процесс постижения структу­ры атома: сначала – «далее неделимый», затем – «расщеплен­ный». Вместе с тем словари прошлых лет служат для нас справоч­никами о жизни тех времен, об отношении людей к миру, окру­жающей среде. Недаром «Толковый словарь живого великорусско­го языка» В. И. Даля считают «энциклопедией русской жизни». В этом удиви­тельном словаре мы находим сведения о верованиях и суеве­риях, о быте людей.

И это не случайность. Если попытаться раскрыть содержание слова, то неизбежно придется коснуться явлений жизни, которые обозначают слова. Таким образом, мы подошли ко второму призна­ку, названному Н. Г. Чернышевским «житейские занятия и образ жизни». Житейские занятия русских людей отражены в многочисленных словах, прямо называющих эти занятия, например: бортничество - добывание меда диких пчел, дегтярничество - выгонка дегтя из дерева, извоз - зимняя перевозка товаров крестьянами, когда не было работы по сельскому хозяйству, и т. д. В словах квас, щи(шти), блины, каша и многих других отра­зилась русская народная кухня; денежные единицы существо­вавших давно денежных систем отражаются в словах грош, алтын, гривенник. Следует заметить, что метрические, денежные и некоторые другие системы, как правило, у разных народов выражались своими словами и это-то как раз и составляет национальные особенности лексики народного языка.

Отразились в устойчивых сочетаниях русского языка отноше­ния между людьми, моральные заповеди, а также обычаи, обряды. М. А. Шолохов в предисловии к сборнику В. И. Даля «Пословицы русского народа» писал: «Необозримо многообразие человеческих отношений, которые запечатлелись в чеканных на­родных изречениях и афоризмах. Из бездны времен дошли до нас в этих сгустках разума и знания жизни радость и страдания людские, смех и слезы, любовь и гнев, вера и безверие, правда и кривда, честность и обман, трудолюбие и лень, красота истин и уродство предрассудков».

Важно и третье положение, отмеченное Н. Г. Чернышевским,- «сношения с другими народами». Эти сношения далеко не всегда были добрыми. Здесь и нашествия вражеских полчищ, и мирные торговые отношения. Как правило, русский язык заимствовал от других языков лишь то, что было в них хорошего. Любо­пытно по этому поводу высказывание А. С. Пушкина: «...Чуж­дый язык распространялся не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством. Какие же новые понятия, требовавшие новых слов, могло принести нам кочующее племя варваров, не имевших ни словесности, ни торговли, ни законодательства? Их нашествие не оставило никаких следов в языке образованных китайцев, и предки наши, в течение двух веков стоная под татар­ским игом, на языке родном молились русскому богу, проклинали грозных властителей и передавали друг другу свои сетования. Как бы то ни было, едва ли полсотни татарских слов перешло в русский язык».

Действительно, язык как основа нации сохранялся очень бе­режно. Великолепным примером того, как народ дорожит своим языком, могут служить казаки - некрасовцы. Потомки участни­ков Булавинского восстания, претерпевавшие в России религиоз­ные гонения, ушли в Турцию. Прожили там два-три века, но сохранили в чистоте язык, обычаи, ритуалы. Только новые для них понятия были заимствованы в виде слов из турецкого языка. Язык-первооснова был полностью сохранен.

Формирование русского языка проходило в сложных условиях: существовал язык светский - древнерусский, и церковно-славянский, на котором велась служба в церквах, печаталась духовная литература. А. С. Пушкин писал; «Убедились ли мы, что славенский язык не есть язык русский, и что мы не можем смешивать их своенравно, что если многие слова, многие обороты счастливо могут быть заимствованы из церковных книг, то из этого еще не следует, чтобы мы могли писать да лобжет мя лобзанием вместо целуй меня».

И все-таки роль заимствований в результате общения между народами нельзя сбрасывать со счетов. Заимствования являлись результатом важных событий. Одним из таких событий стало крещение на Руси в X-XI веках и принятие христианства визан­тийского образца. Конечно же, это должно было отразиться в языке. И. отразилось. Начнем хотя бы с того, что были нужны книги, в которых излагались бы церковные каноны. Такие книги появились, их переводили с греческого. Но в церкви служба шла на старославянском языке (он же церковно-славянский). Поэтому переводы делались на старославянский.

А народ на Руси говорил на светском - древнерусском языке. Он использовался и для летописей, и для другой литературы. Существование параллельно двух языков не могло не сказаться и на влиянии старославянского на древнерусский. Вот почему у нас в современном русском языке сохранилось много старославян­ских слов.

И дальнейшую историю нашей страны можно проследить по вспышкам иноязычных заимствований. Начал Петр I проводить свои реформы, строить флот - ив языке появились голланд­ские, немецкие слова. Проявила русская аристократия интерес к Франции - вторглись французские заимствования. Не от войны с французами они шли в основном, а от культурных связей.

Любопытно, что заимствовалось у каждого народа все лучшее. Что, например, мы заимствовали из французского языка? Это слова, связанные с кухней (знаменитая французская кухня), модой, одеждой, театром, балетом. У немцев заимствованы слова технического и военного толка, у итальянцев - слова музыкаль­ные и кухонные.

Однако русский язык не утратил своей национальной спе­цифики. Очень хорошо об этом сказал поэт Я. Смеляков:

Вы, прадеды наши, в недоле,

Мукою запудривши лик,

на мельнице русской смололи

заезжий татарский язык.

Вы взяли немецкого малость,

хотя бы и больше могли,

чтоб им не одним доставалась

ученая важность земли.

Ты, пахнувший прелой овчиной

и дедовским острым кваском,

писался и черной лучиной,

И белым лебяжьим пером.

Ты - выше цены и расценки –

в году сорок первом, потом,

писался в немецком застенке

на слабой известке гвоздем.

Владыки и те исчезали,

мгновенно и наверняка,

когда невзначай посягали

на русскую суть языка.

И еще стоит здесь вспомнить слова академика В. В. Виногра­дова: «Мощь и величие русского языка являются неоспоримым свидетельством великих жизненных сил русского народа, его ори­гинальной и высокой национальной культуры и его великой и славной исторической судьбы».


КАК ПОСТРОЕН ЯЗЫК.

Язык может успешно выполнять свое основное на­значение (т. е. служить средством общения) потому, что он «составлен» из громадного числа различных единиц, связанных друг с другом языковыми законами. Этот факт и имеют в виду, когда говорят о том, что язык имеет особую структуру (строение). Изучение структуры языка помогает людям улучшать свою речь.

Для того чтобы в самых общих чертах представить языковую структуру, вдумаемся в содержание и по­строение одной-единственной фразы, например, такой: Для берегов отчизны дольной ты покидала край чужой (Пушкин). Эта фраза (высказывание) выражает опре­деленный, более или менее самостоятельный смысл и воспринимается говорящим и слушателем (читате­лем) как цельная единица речи. Но значит ли это, что она не членится на меньшие по объему отрезки, части? Нет, разумеется, не значит. Такие отрезки, части целого высказывания, мы можем обнаружить очень легко. Однако не все они одинаковы по своим призна­кам. Чтобы убедиться в этом, попытаемся выделить для начала самые малые звуковые отрезки нашего высказывания. Для этого будем делить его на части до тех пор, пока нечего будет больше делить. Что же получится? Получатся гласные и согласные звуки:

Д-ль-а б-и-р-е-г-о-ф а-т-ч-и-з-н-ы д-а-ль-н-о-й Т-ы п-а-к-и-д-а-л-а к-р-а-й ч-у-ж-о-й.

Так выглядит наше высказывание, если его разде­лить на отдельные звуки (буквенное изображение этих звуков здесь не очень точное, потому что обычными средствами письма звучание речи точно передать нель­зя). Таким образом, мы можем сказать, что звук речи - это одна из тех языковых единиц, которые в своей совокупности образуют язык, его структуру. Но, конечно, это не единственная единица языка.

Спросим себя: для чего используются в языке звуки речи? Ответ на такой вопрос находится не сразу. Но все же, по-видимому, можно заметить, что из звуков речи строятся звуковые оболочки слов: ведь нет ни одного слова, которое не было бы составлено из звуков. Далее оказывается, что звуки речи обладают способ­ностью различать значения слов, т. е. обнаруживают некоторую, хотя и очень непрочную, связь со смыслом. Возьмем ряд слов: дом - дам - дал - мал - бал - был - выл - вол. Чем отличается в этом ряду каж­дое последующее слово от своего предшественника? Переменой одного лишь звука. Но этого достаточно, чтобы мы воспринимали слова нашего ряда как отличающиеся друг от друга и по значению. Потому в лингвистике принято говорить о том, что звуки речи используются для различения значений слов и их грамматических видоизменений (форм). Если два различных слова оди­наково произносятся, т. е. их звуковые оболочки со­ставлены из одних и тех же звуков, то такие слова нами не различаются, и, чтобы их смысловые отличия нами были восприняты, нужно эти слова поставить в связь с другими словами, т. е. подставить в выска­зывание. Таковы слова коса "орудие труда" и коса (де­вичья), ключ "родник" и ключ (замочный), завести (часы) и завести (щенка). Эти и подобные слова называют омонимами.

Звуки речи применяются для различения значений слов, но сами по себе они незначимы: ни звук а, ни звук у, ни звук же, ни какой-либо другой отдельный звук не связаны в языке ни с каким определенным значением. В составе слова звуки совместно выражают его значение, но не прямо, а через посредство других единиц языка, называемых морфемами. Морфе­мы - мельчайшие смысловые части языка, используе­мые для образования слов и для их изменения (это приставки, суффиксы, окончания, корни). Наше выска­зывание членится на морфемы так:

Для берег-ов отч-изн-ы даль-н-ой Ты по-кид-а-л-а край чуж-ой.

Звук, речи не связан, как мы видели, ни с каким определенным значением. Морфема же значима: с каж­дым корнем, суффиксом, окончанием, с каждой при­ставкой связано в языке то или иное значение. Поэтому морфему мы должны назвать мельчайшей структур­но-смысловой единицей языка. Как оправдать такой сложный термин? Это сделать можно: морфема, действительно, самая малая смысловая единица языка, она участвует в построении слов, является час­тицей структуры языка.

Признав морфему смысловой единицей языка, мы не должны, однако, упустить из виду то обстоятельство, что эта единица языка лишена самостоятельности: вне слова она не имеет никакого конкретного значения, из морфем нельзя построить высказывание. Лишь сопоста­вив ряд слов, имеющих сходство в значении и зву­чании, мы обнаруживаем, что морфема оказывается носителем определенного значения. Например, суффикс -ник в словах охот-ник, сезон-ник, плот-ник, балалаеч­ник, еысот-ник, защит-ник, работ-ник имеет одно и то же значение - информирует о деятеле, действующем лице; приставка по- в словах по-бегал, no-играл, по­сидел, no-читал, по-охал, no-думал информирует о непродолжительности и ограниченности действия.

Итак, звуки речи лишь различают значение, мор­фемы же выражают его: каждый отдельный звук речи не связан в языке ни с каким определенным значе­нием, каждая отдельная морфема - связана, хотя эта связь и обнаруживается лишь в составе целого слова (или ряда слов), что и заставляет нас признать морфе­му несамостоятельной смысловой и структурной едини­цей языка.

Вернемся к высказыванию Для берегов отчизны дольной ты покидала край чужой. Мы уже выделили в нем два рода языковых единиц: кратчайшие звуко­вые единицы, или звуки речи, и кратчайшие струк­турно-смысловые единицы, или морфемы. Есть ли в нем единицы более крупные, чем морфемы? Ра­зумеется, есть. Это всем хорошо известные (по крайней мере, по названию своему) слова. Если морфема, как правило, построена из сочетания звуков, то слово, как правило, образуется из сочетания морфем. Значит ли это, что отличие слова от морфемы чисто количествен­ное? Отнюдь нет. Есть ведь и такие слова, которые содержат в себе одну-единственную морфему: ты, кино, лишь, что, как, где. Затем - и это главное! - слово имеет определенное и самостоятельное значение, мор­фема же, как уже говорилось, несамостоятельна по своему значению. Основное различие между словом и морфемой создается не количеством «звучащей ма­терии», а качеством, способностью или неспособностью языковой единицы самостоятельно выразить определен­ное содержание. Слово вследствие своей самостоятель­ности непосредственно участвует в построении пред­ложений, которые и делятся на слова. Слово - это кратчайшая самостоятельная структурно-смыс­ловая единица языка.

Роль слов в речи очень велика: наши мысли, пере­живания, чувства выражаются словами, объединенными высказывания. Смысловая самостоятельность слов объясняется тем, что каждое из них обозначает неко­торый «предмет», явление жизни и выражает опреде­ленное понятие. Дерево, город, облако, голубой, живой, честный, петь, думать, верить - за каждым из этих звучаний стоят предметы, их свойства, действия и явле­ния, каждое из этих слов выражает понятие, «кусочек» мысли. Однако значение слова не сводимо к понятию. В значении отражены не только сами предметы, вещи, качества, свойства, действия и состояния, но и наше отношение к ним. Кроме того, в значении слова отра­жаются обычно различные смысловые связи этого слова с другими словами. Услышав слово родной, мы воспримем не только понятие, но также и окрашиваю­щее его чувство; в нашем сознании возникнут, хотя и очень ослабленные, представления о других значе­ниях, исторически связанных в русском языке с этим словом. Эти представления окажутся неодинаковыми у разных людей, и самое слово родной будет вызывать некоторые различия в его осмыслении и оценке. Один, услышав это слово, подумает о родных, другой - о любимом, третий - о друзьях, четвертый - о Родине...

Значит, и единицы звуковые (звуки речи), и едини­цы смысловые, но не самостоятельные (морфемы) нужны, в конце концов, для того, чтобы возникали сло­ва - эти кратчайшие самостоятельные носители опре­деленного значения, эти мельчайшие части высказы­ваний.

Все слова того или иного языка называют его лек­сикой (от греческого лексис "слово") или словарным составом. Развитие языка объединяет слова и разъеди­няет их. На основе их исторического объединения скла­дываются различные словарные группы. Эти группы нельзя «выстроить» в один ряд по той причине, что выделяются они в языке на основе не одного, а несколь­ких различных признаков. Так, в языке есть словар­ные группы, сформировавшиеся в результате взаимо­действия языков. Например, в словарном составе современного русского литературного языка немало иноязычных по происхождению слов - французских, немецких, итальянских, древнегреческих, латинских, древнеболгарских и иных.

Кстати есть очень хорошее пособие для освоения иноязычной лексики - «Словарь иностранных слов».

Есть в языке и словарные группы совершенно иного характера, например, активные и пассивные слова, синонимы и антонимы, слова местные и общелитературные, термины и нетерми­ны.

Любопытно, что к числу наиболее активных слов нашего языка принадлежат союзы и, а; предлоги в, на; местоимения он, я, ты; имена существительные год, день, глаз, рука, время; имена прилагательные большой, другой, новый, хороший, молодой; глаголы быть, мочь, говорить, знать, идти; наречия очень, сейчас, теперь, можно, хорошо и т. д. Такие слова наиболее употре­бительны в речи, т. е. в них наиболее часто возникает необходимость у говорящих и пишущих.

Теперь нас будет интересовать новый, важный в учении о строении языка вопрос: оказывается, сами по себе отдельно взятые слова, как бы ни были они актив­ны в нашей речи, не могут выражать связные мысли - суждения и умозаключения. А ведь люди нуждаются в таком средстве общения, которое могло бы выражать связные мысли. Значит, язык должен иметь какое-то «устройство», с помощью которого слова можно было бы объединять для построения высказываний, способ­ных передать мысль человека.

Вернемся к предложению Для берегов отчизны доль­ной ты покидала край чужой. Присмотримся внима­тельнее к тому, что же происходит со словами, когда они включены в состав высказывания. Мы сравнительно легко заметим, что одно и то же слово может менять не только свой внешний вид, но и свою грамматическую форму, а значит, и свои грамматические признаки, ха­рактеристики. Так, слово берег поставлено в нашем предложении в форме родительного падежа множест­венного числа; слово отчизна - в форме родительного падежа единственного числа; слово дальняя - тоже в форме родительного падежа единственного числа; слово ты оказалось в своей «начальной» форме; слово поки­дать «приспособилось» к слову ты и выражаемому зна­чению и получило признаки прошедшего времени, един­ственного числа, женского рода; слово край имеет при­знаки винительного падежа единственного числа; слово чужой наделено теми же признаками падежа и числа и получило форму мужского рода, так как слово край «требует» от прилагательного именно этой родовой формы.

Таким образом, наблюдая за «поведением» слов в различных высказываниях, мы можем установить некоторые схемы (или правила), по которым слова законо­мерно меняют свою форму и связываются друг с другом для построения высказываний. Эти схемы закономерно­го чередования грамматических форм слова при по­строении высказываний и изучаются в школе: склоне­ние существительных, прилагательных, спряжение глаголов и т. д.

Но мы знаем, что и склонение, и спряжение, и раз­личные правила связывания слов в предложения и по­строения предложений - это уже не лексика, а что-то иное, то, что называют грамматическим строем языка, или его грамматикой. Не нужно думать, что грамматика - это некоторый свод сведений о язы­ке, составленный учеными. Нет, грамматика - это, прежде всего, свойственные самому языку схемы, пра­вила (закономерности), которым подчинены изменение грамматической формы слов и построение предложений.

Однако понятие «грамматика» не может быть отчет­ливо разъяснено, если не будет, хотя бы схематично, неполно рассмотрен вопрос о двойственности самой природы слова: например, слово весна - элемент сло­варного состава языка и оно же - элемент грамматики языка. Что это значит?

Это значит, что каждое слово, помимо индивидуаль­ных, присущих только ему признаков, имеет и общие признаки, одинаковые для больших групп слов. Слова окно, небо и дерево, например,- это разные слова, и каждое из них имеет свое, особое звучание и значение. Однако все они располагают и общими для них призна­ками: все они обозначают предмет в самом широком понимании этого термина, все они относятся к так на­зываемому среднему роду, все они могут изменяться по падежам и числам и будут получать при этом одина­ковые окончания. И вот своими индивидуальными приз­наками каждое слово включено в лексику, а своими общими признаками то же самое слово входит в грамматический строй языка.

Все слова языка, совпадающие своими общими признаками, составляют одну большую группу, назы­ваемую частью речи. Каждая часть речи имеет свои грамматические свойства. Например, глагол отличается от имени числительного и по значению (глагол обозна­чает действие, числительное - количество), и по формальным приметам (глагол изменяется по наклонениям, временам, лицам, числам, родам - в прошедшем време­ни и сослагательном наклонении; все глагольные формы имеют залоговую и видовую характеристики; а числи­тельное изменяется по падежам, родам - формы рода есть только у трех числительных: два, полтора, оба). Части речи относятся к морфологии языка, ко­торая, в свою очередь, является составной частью его грамматического строя. В морфологию слово входит, как уже говорилось, своими общими признаками, а именно: 1) своими общими значениями, которые назы­ваются грамматическими; 2) своими общими формаль­ными приметами - окончаниями, реже - суффиксами, приставками и т. п.; 3) общими закономерностями (правилами) своего изменения.

Присмотримся к этим признакам слов. Есть ли у слов общие, грамматические значения? Конечно: хо­дить, думать, говорить, писать, встречать, любить - это слова с общим значением действия; ходил, думал, го­ворил, писал, встречал, любил - здесь те же слова об­наруживают еще два общих значения: они указывают на то, что действия совершались в прошлом, и на то, что они совершались одним лицом «мужского рода»; внизу, вдалеке, впереди, наверху - эти слова имеют об­щее значение признака тех или иных действий. Доста­точно взглянуть на только что приведенные глаголы, чтобы убедиться в том, что словам присущи и общие формальные приметы: в неопределенной форме глаголы русского языка заканчиваются обычно суффиксом -ть, в прошедшем времени имеют суффикс -л, при измене­нии в настоящем времени по лицам получают одинако­вые окончания и т. д. У наречий тоже есть своеобразная общая формальная примета: они не изменяются.

Что словам присущи общие закономерности (пра­вила) их изменения, это также легко увидеть. Формы читаю - читал - буду читать не отличаются, если иметь в виду общие правила изменения слов, от форм играю – играл – буду играть, встречаю – встречал – буду встречать, знаю - знал - буду знать. При этом важно то, что грамматические изменения слова затрагивают не только его «оболочку», внешнюю форму, но и его общее значение: читаю, играю, встречаю, знаю обозначают действие, осуществляемое одним лицом в 1 момент речи; читал, играл, встречал, знал указывают на действие, осуществлявшееся одним лицом в прошлом; а буду читать, буду играть, буду встречать, буду знать выражают понятия о действиях, которые будут осу­ществлены одним лицом после момента речи, т. е. в будущем. Если слово не изменяется, то этот признак - неизменяемость - оказывается общим для многих слов, т. е. грамматическим (вспомним наречия).

Наконец, морфологическая «природа» слова обнару­живается в его способности вступать в отношения гос­подства или подчинения с другими словами в предло­жении, требовать присоединения зависимого слова в нужной падежной форме или самому принимать ту или иную падежную форму. Так, существительные легко подчиняются глаголам и столь же легко подчиняют себе прилагательные: читать (что?) книгу, книгу (какую?) новую. Прилагательные, подчиняясь существи­тельным, почти не могут вступать в связь с глаголами, сравнительно редко подчиняют себе существительные и наречия. Слова, принадлежащие различным частям речи, по-разному участвуют б построении словосочета­ния, т. е. сочетания двух знаменательных слов, связанных по способу подчинения. Но, заговорив о сло­восочетаниях, мы переходим из области морфологии в область синтаксиса, в область построения предложений. Итак, что же нам удалось установить, всматриваясь в то, как устроен язык? В его структуру включены кратчайшие звуковые единицы - звуки речи, а также кратчайшие несамостоятельные структурно-смысловые единицы - морфемы. Особо заметное место в структуре языка занимают слова - кратчайшие самостоятельные смысловые единицы, способные участвовать в построе­нии предложения. Слова обнаруживают двойственность (и даже тройственность) своей языковой природы: они - важнейшие единицы словарного состава языка, они - составные части особого механизма, создающего новые слова, словообразования, они же - единицы грамматического строя, в частности морфологии, языка. Морфология языка представляет собой совокупность частей речи, в которых выявляются общие граммати­ческие значения слов, общие формальные приметы этих значений, общие свойства сочетаемости и общие зако­номерности (правила) изменения.

Но ведь морфология - одна из двух составных частей грамматического строя языка. Вторая его часть называется синтаксисом языка. Встретив этот тер­мин, мы начинаем припоминать, что это такое. В нашем сознании всплывают не очень отчетливые представления о простых и сложных предложениях, о сочинении и подчинении, о согласовании, управлении и примыкании. Попытаемся сделать эти представления более отчет­ливыми.

Еще раз призовем на помощь наше предложение Для берегов отчизны дальной ты покидала край чужой, В его составе легко выделяются словосочетания: Для берегов (чего? чьих?) отчизны (какой?) дальной ты покидала (ч т о?) край (к а к о й?) чужой. В каждом из четырех отмеченных словосочетаний по два слова - одно главное, господствующее, другое - подчиненное, зависимое. Но ни одно из словосочетаний в отдель­ности, ни все они вместе не могли бы выразить связную мысль, если бы не было в предложении особой пары слов, составляющей грамматический центр высказы­вания. Вот эта пара: ты покидала. Это известные нам подлежащее и сказуемое. Соединение их друг с другом дает новую, важнейшую с точки зрения выра­жения мысли, единицу языка - предложение. Сло­во в составе предложения приобретает временно новые для него признаки: оно может стать совершенно неза­висимым, господствовать - это подлежащее; слово мо­жет выражать такой признак, который скажет нам о существовании предмета, обозначенного подлежащим,- это сказуемое. Слово в составе предложения может выступать в роли дополнения, в этом случае оно будет обозначать предмет и окажется в зависимом по отношению к другому слову положении. И т. д.

Члены предложения - это те же самые слова и их сочетания, но включенные в состав высказывания и выражающие различные отношения друг к другу на основе его содержания. В разных предложениях мы обнаружим одинаковые члены предложения, потому что одинаковыми отношениями могут связываться различ­ные по значению части высказываний. Солнце осветило землю и Мальчик прочитал книгу - это очень далекие друг от друга высказывания, если иметь в виду их кон­кретное значение. Но в то же время это одинаковые высказывания, если иметь в виду их общие, граммати­ческие признаки, смысловые и формальные. Солнце и мальчик одинаково обозначают независимый предмет, осветило и прочитал одинаково указывают на такие признаки, которые говорят нам о существовании пред­мета; землю и книгу одинаково выражают понятие о предмете, на который направлено и распространено действие.

Предложение своим конкретным значением не вклю­чается в синтаксис языка. Конкретное значение предло­жения входит в различные области человеческих знаний о мире, поэтому оно интересует науку, публицистику, литературу, оно интересует людей в процессе труда и быта, но к нему холодно языковедение. Почему? Просто потому, что конкретное содержание - это ведь и есть те самые мысли, чувства, переживания, для выражения которых существуют и язык в целом, и его важнейшая единица - предложение.

В синтаксис предложение входит своим общим зна­чением, общими, грамматическими признаками: значениями повествовательное вопросительности, побуди­тельности и др., общими формальными приметами (ин­тонацией, порядком слов, союзами и союзными словами и др.), общими закономерностями (правилами) своего построения.

Все бесконечное множество уже созданных и вновь создаваемых высказываний по грамматическим призна­кам может быть сведено к сравнительно немногим ти­пам предложений. Они различаются в зависимости от цели высказывания (повествовательные, вопроситель­ные и побудительные) и от структуры (простые и сложные - сложносочиненные и сложноподчиненные). Предложения одного типа (скажем, повествовательные) отличаются от предложений другого типа (скажем, по­будительных) и своими грамматическими значениями, и своими формальными приметами (средствами), на­пример интонацией, и, конечно, закономерностями сво­его построения.

Поэтому можно сказать, что синтаксис языка пред­ставляет собой совокупность различных типов предло­жений, имеющих каждый свои общие грамматические значения, общие формальные приметы, общие законо­мерности (правила) своего построения, необходимого для выражения конкретного значения.

Таким образом, то, что в науке называют структу­рой языка, оказывается очень сложным «механизмом», состоящим из множества различных составных «час­тей», связанных в единое целое по определенным пра­вилам и совместно выполняющих большую и важную для людей работу. Успех или неуспех этой «работы» Каждом случае зависит не от языкового «механизма», а от тех людей, которые им пользуются, от их умения или неумения, желания или нежелания использовать его могучую силу.


РОЛЬ ЯЗЫКА.

Язык создан и развивается потому, что потребность общения постоянно сопутствует труду и быту людей, и ее удовлетворение оказывается необходимым. Поэтому язык, будучи средством общения, был и остается по­стоянным союзником и помощником человека в его труде, в его жизни.

Трудовая деятельность людей, какой бы сложной или простой она ни была, осуществляется при обяза­тельном участии языка. Даже на предприятиях-автома­тах, которыми управляют немногие работники и где потребность в языке, казалось бы, невелика, он все же необходим. Ведь для того, чтобы наладить и под­держивать бесперебойную работу такого предприятия, нужно построить совершенные механизмы и подгото­вить людей, способных управлять ими. Но для этого нужно овладеть знаниями, техническим опытом, нужна глубокая и напряженная работа мысли. И понятно, что ни овладение трудовым опытом, ни работа мысли не­возможны без применения языка, позволяющего читать, книги, слушать лекции, беседовать, обмениваться со­ветами и т. п.

Еще очевиднее, доступнее для понимания роль языка в развитии науки, художественной литературы, образовательно-воспитательной деятельности общества. Нельзя развивать науку, не опираясь на то, что ею уже достигнуто, не выражая и не закрепляя работу мысли в слове. Плохой язык сочинений, в которых изложены те или иные научные результаты, очень за­метно затрудняет овладение наукой. Не менее очевидно и то, что серьезные недочеты в речи, с помощью кото­рой популяризируются достижения науки, могут воз­вести «китайскую стену» между автором научной рабо­ты и ее читателями.

Развитие художественной литературы неразрывно связано с языком, который, по выражению М. Горького, служит «первоэлементом» литературы. Чем полнее и глубже отражает писатель жизнь в своих произведениях, тем совершеннее должен быть их язык. Эту простую истину литераторы нередко забывают. Ее умел вовремя убедительно напоминать М. Горький: «Основным ма­териалом литературы является слово, оформляющее все наши впечатления, чувства, мысли. Литература - это искусство пластического изображения посредством слова. Классики учат нас, что чем более просто, ясно, четко смысловое и образное наполнение слова, тем бо­лее крепко, правдиво и устойчиво изображение пейзажа и его влияния на человека, изображение характера человека и его отношения к людям».

Очень заметна роль языка и в агитационно-про­пагандистской работе. Улучшить язык наших газет, радиовещания, телепередач, наших лекций и бесед на политические и научные темы - задача очень важная. Ведь еще в 1906 г. В. И. Ленин писал о том, что мы должны «уметь говорить просто и ясно, доступным массе языком, отбросив решительно прочь тяжелую ар­тиллерию мудреных терминов, иностранных слов, за­ученных, готовых, но непонятных еще массе, незнако­мых ей лозунгов, определений, заключений». Теперь задачи пропаганды и агитации стали более сложными. Вырос политический и культурный уровень наших чи­тателей и слушателей, поэтому содержание и форма нашей пропаганды и агитации должны быть более глу­бокими, разнообразными, действенными.

Трудно даже приблизительно представить себе, на­сколько своеобразна и значительна роль языка в работе школы. Учитель не сможет дать хороший урок, сооб­щить детям знания, заинтересовать их, дисциплиниро­вать их волю и разум, если будет говорить неточно, непоследовательно, сухо и трафаретно. Но язык не только средство передачи знаний от учителя к ученику: он и орудие усвоения знаний, которым постоянно поль­зуется школьник. К. Д. Ушинский говорил, что родное слово есть основа всякого умственного развития и со­кровищница всех знаний. Ученику хорошее владение языком требуется для того, чтобы усвоить знания, быстро и правильно понять слово учителя, книгу. Уровень речевой культуры школьника непо­средственно сказывается на его успеваемости.

Родная речь, умело примененная,- прекрасное ору­дие воспитания подрастающего поколения. Язык свя­зывает человека с родным народом, укрепляет и развивает чувство Родины. По убеждению Ушинского, «в языке одухотворяется весь народ и вся его родина», в нем «отражается не одна природа родной страны, но и вся история духовной жизни народа... Язык есть самая живая, самая обильная и прочная связь, соеди­няющая отжившие, живущие и будущие поколения на­рода в одно великое, историческое живое целое. Он не только выражает собой жизненность народа, но есть именно самая эта жизнь».


КЛАДОВЫЕ ЯЗЫКА.

Писатели всегда в поиске. Они ищут новые, свежие слова: им кажется, что обычные слова уже не могут вызвать у читателя нужных чувств. Но где искать? Конечно, прежде всего, в речи простого народа. На это нацеливали еще классики.

Н. В. Гоголь: «...Необыкновенный язык наш есть еще тай­на... он беспределен и может, живой как жизнь, обогащаться ежеминутно, почерпая, с одной стороны, высокие слова из языка церковно-библейского, а с другой стороны, выбирая на выбор мет­кие названия из бесчисленных своих наречий, рассыпанных по нашим провинциям».

Обращение писателей к разговорной народной речи, к диалек­там - вот надежный путь развития словарного состава. Как радует писателя найденное меткое, образное слово, как бы вновь от­крытое для себя!

А. Н. Толстой заметил однажды: «Язык народа необычайно богат, гораздо богаче нашего. Правда, там нет целого ряда слов, фраз, зато манера выражаться, богатство оттенков больше, чем у нас». Писатель сравнивает литературный русский язык («у нас») и «народный язык». Но мы договорились, что есть две разновид­ности этого «народного языка». Однако дело еще вот в чем. Собственно, диалектная лексика не позволяет людям общаться только с ее помощью: она служит дополнением к основному словарному фонду, к общеизвестным словам. Это как бы местная «приправа» к общеизвестной лексике.

Однако народные говоры как источник пополнения языка сегод­ня ставятся под сомнение. Молодые люди, живущие в различных местностях, под влиянием средств массовой информации - радио, телевидения - забывают местные слова, стесняются их употреб­лять в речи. Хорошо это или плохо?

Вопрос этот интересует не только нас, русских людей. Беспо­койство по этому поводу высказывает американский писатель Джон Стейнбек в книге «Путешествие с Чарли в поисках Америки»: «Язык радио и телевидения принимает стандартные формы, и мы, пожалуй, никогда не говорим так чисто и пра­вильно. Наша речь скоро станет повсеместно одинаковой, как и наш хлеб... Вслед за местным выговором умрут и местные темпы речи. Исчезнет из языка идиоматичность, образность, которые так обогащают его и, свидетельствуя о времени и месте их зарождения, придают ему такую поэтичность. А взамен мы полу­чим общенациональный язык, расфасованный и упакованный, стандартный и безвкусный».

Печальный прогноз, не правда ли? Однако нужно помнить, что ученые не дремлют. В различных местностях проведен сбор диалектного материала, созданы региональные словари местных говоров. И вот сейчас ведется работа по изданию выпусков «Словаря русских народных говоров», более 20 книг которого уже вышли из печати. Это замечательная кладовая, в которую будут заглядывать и писатели, и ученые, кладовая, которой можно поль­зоваться в будущем. В этом словаре обобщается работа всех региональных словарей, будет указано бытование каждого слова с его отдельными значениями.

О таком словаре «народного языка» мечтали наши писатели-классики. «А право, не худо бы взяться за лексикон или хотя бы за критику лексикона!» - восклицал А. С. Пушкин.

Н. В. Гоголь даже начал работу над «Материалами для словаря русского языка», причем именно над словарем «народ­ного языка», потому что словари литературного языка уже созда­вались Академией Российской. Гоголь писал: «В продолжение многих лет занимаясь русским языком, поражаясь более и более меткостью и разумом слов его, я убеждался более и более в существенной необходимости такого объяснительного словаря, который бы выставил, так сказать, лицом русское слово в его прямом значении, осветил бы его, выказал бы ощутительней его достоинство, так часто незамечаемое, и обнаружил бы отчасти самое происхождение».

В определенной мере эту задачу решил Словарь В. И. Даля, но и он не удовлетворил потребности писателей.


ЯЗЫК В ДЕЙСТВИИ - РЕЧЬ.

Обычно говорят не «культура языка», а «культура речи». В специальных языковедческих работах тер­мины «язык» и «речь» в большом ходу. Что же имеется в виду, когда слова «язык» и «речь» сознательно раз­личаются учеными?

В науке о языке термином «речь» обозначают язык в действии, т. е. язык, примененный для выражения конкретных мыслей, чувств, настроений и переживаний.

Язык - достояние всех. Он располагает средст­вами, необходимыми и достаточными для выражения любого конкретного содержания - от наивных мыслей ребенка до сложнейших философских обоб­щений и художественных образов. Нормы языка обще­народны. Однако применение языка очень индивидуаль­но. Каждый человек, выражая свои мысли и чувства, выбирает из всего запаса языковых средств лишь те, которые он может найти и которые нужны в каж­дом отдельном случае общения. Каждый человек ото­бранные из языка средства должен объединить в стройное целое - в высказывание, текст.

Возможности, которыми располагают различные средства языка, реализуются, осуществляются в речи. Введением термина «речь» признается тот очевидный факт, что общее (язык) и частное (речь) в системе средств общения едины и вместе с тем различны. Средства общения, взятые в отвлечении от какого бы то ни было конкретного содержания, мы привыкли называть языком, а те же самые средства общения в связи с конкретным содержанием - речью. Общее (язык) выражается и осуществляется в частном (в ре­чи). Частное (речь) - это одна из многих конкретных форм общего (языка).

Понятно, что язык и речь нельзя противопоставлять друг другу, но нельзя забывать и об их различии. Когда мы говорим или пишем, мы совершаем определенную физиологическую работу: действует «вторая сигнальная система», следовательно, осуществляются определенные физиологические процессы в коре больших полушарий головного мозга, устанавливаются новые и новые нерв­но-мозговые связи, работает речевой аппарат и т. д. Что же оказывается продуктом этой деятельности? Как раз те самые высказывания, тексты, которые имеют внутреннюю сторону, т. е. смысл, и внешнюю, т. е. речь.

Роль отдельного человека в формировании речи очень значительна, хотя далеко не безгранична. Так как речь строится из единиц языка, а язык общенаро­ден. Роль отдельного человека в развитии языка, как правило, ничтожна: язык изменяется в процессе рече­вого общения народа.

К языку народа неприменимы такие определения, как «правильный», «неправильный», «точный», «неточ­ный», «простой», «тяжелый», «легкий» и т. п. Но эти же определения вполне применимы к речи. В речи про­является большее или меньшее соответствие нормам общенародного языка определенной эпохи. В речи могут допускаться отклонения от этих норм и даже искажения и нарушения их. Поэтому говорить о куль­туре языка в обычном смысле этих слов нельзя, гово­рить же о культуре речи можно и должно.

Язык в грамматиках, словарях, научной литературе описывается, как правило, в отвлечении от конкретного содержания. Речь же изучается в ее отношении к тому или иному конкретному содержанию. И одна из самых главных проблем речевой культуры - это наиболее целесообразный отбор средств языка в соответствии с выражаемым содержанием, целями и условиями об­щения.

Различая термины «язык» и «речь», мы должны будем установить различия и между терминами «стиль языка» и «стиль речи». В сопоставлении со стилями языка (о них говорилось выше) стили речи представ­ляют собой ее типовые разновидности, зависящие и от используемого стиля языка, и от условий и целей общения, и от жанра произведения, и от отношения автора высказывания к языку; стили речи отличаются Друг от друга особенностями использования языкового материала в тех или иных конкретных словесных про­изведениях.

Но что значит - отношение к языку? Это значит, что не все люди одинаково знают свой родной язык, его стили. Это значит, далее, что не все люди одина­ково оценивают значение слов, не все подходят к сло­вам с одинаковыми эстетическими и моральными тре­бованиями. Это значит, наконец, что не все люди оди­наково «чутки» к тем тонким смысловым оттенкам, которые обнаруживают слова и их сочетания в кон­кретных высказываниях. Вследствие всех этих причин разные люди по-разному производят отбор языкового материала и по-разному этот материал организуют в пределах речевого произведения. Кроме того, на стилях речи отражаются также различия в отношении людей к миру и человеку, их вкусы, привычки и склонности, навыки их мышления и другие обстоятельства, кото­рые не относятся к фактам и явлениям, изучаемым наукой о языке.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Борьба за культуру речи, за правильный, доступный и яркий язык - это насущная общественная задача, осознаваемая особенно ясно в свете марксистского по­нимания языка. Ведь язык, работая, постоянно участ­вует в деятельности сознания, выражает эту деятель­ность, активно влияет на нее. Отсюда - колоссальная сила влияния слова на мысли, чувства, настроения, желания, поведение людей...

Нужна постоянная защита слова от порчи и иска­жения, необходимо объявить войну коверканью русско­го языка, ту войну, о которой говорил В. И. Ленин. Мы еще слишком часто слышим неряшливую (а подчас и просто неграмотную), «кое-какую» речь. Есть люди, плохо знающие и не ценящие наше общественное богатство - русский язык. Так что есть от кого и от чего защищать это достояние. Нам остро нужна повсе­дневная, умная, требовательная защита русской речи - ее правильности, доступности, чистоты, выразительности, действенности. Нужно ясное понимание того, что «сло­вом можно убить человека и вернуть его к жизни». На слово недопустимо смотреть как на что-то третье­степенное в жизни людей: оно - одно из дел челове­ческих.


СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ:

1. Леонтьев А.А. Что такое язык. М.: Педагогика - 1976.

2. Греков В.Ф. и др. Пособие для занятий по русскому языку. М., Просвещение, 1968.

3. Оганесян С.С. Культура речевого общения / Русский язык в школе. № 5 – 1998.

4. Скворцов Л.И. Язык, общение и культура / Русский язык в школе. № 1 – 1994.

5. Формановская Н.И. Культура общения и речевой этикет / Русский язык в школе. № 5 – 1993.

6. Головин Б.Н. Как говорить правильно / Заметки о культуре русской речи. М.: Высшая школа – 1988.

7. Гвоздарев Ю.А. Язык есть исповедь народа… М.: Просвещение – 1993.



Мира. Эта картина мира, локализованная в сознании, постоянно пополняемая и корректируемая, регулирует поведение человека. Целью данной курсовой работы является рассмотрение языка, как системы знаков особого рода, выражающих идеи; как системы, подчиняющейся своему собственному порядку. 1. Язык - важнейшее средство человеческого общения Мы говорим и пишем, чтобы передавать другим...

Предмет исследования: педагогические условия организации учебного сотрудничества на уроках русского языка начальной школы. Гипотеза исследования: организация учебного сотрудничества в процессе обучения младших школьников русскому языку будет способствовать эффективному усвоению ЗУН по предмету, если учитель: · Создаёт условия для эмоциональной и содержательной поддержки каждого учащегося; ...

А. Н. Толстой справедливо считал, что «обращаться с языком кое-как - значит и мыслить кое-как: неточно, приблизительно, неверно». А И. С. Турге­нев призывал: «берегите наш язык, наш прекрасный русский язык, этот клад, это достояние, переданное нам нашими предшественниками...» В наши дни русский язык поистине становится ин­тернациональным. И это повелевает нам высоко держать знамя русского языка. ...

Из этой идеи исходит и другая идея постпозитивизма - о тождестве “ментального” и “физического”, эту идею пропагандируют “элининативныке материалисты”. Они полагают, что “ментальные термины” теории языка и мышления должны быть элиминированы, как ненаучные и заменены терминами нейрофизиологии. Чтобы решить эту задачу, нужно, прежде всего, как они полагают, отвергнуть “миф данного”, т.е. утверждение...


Вопрос о знаковом характере языка имеет очень давнюю историю и встречается уже у ученых глубокой древности, задававшихся вопросом о сущности языка. Так, у Аристотеля мы обнаруживаем следующее высказывание: «Языковые выражения суть знаки для душевных впечатлений, а письмо - знак первых. Так же как письмо не одинаково у всех, так не одинаков и язык. Но впечатления души, с которыми в своих истоках соотносятся эти знаки, для всех одинаковы; также и вещи, впечатление от которых представляет их отображение, тоже для всех одинаковы» (Peri hermeneias). Изложенный с такой лапидарностью тезис Аристотеля лежал в основе теорий XVI-XVIII вв., устанавливающих для всех языков единое логическое содержание при различных формах его обозначения.
Понятие знаковости достаточно широко используется и в работах лингвистов, закладывавших основы сравнительно-исторического языкознания. Однако как употребление самого термина «знак» (или «символ»), так и его понимание очень широко варьируется у разных языковедов. Например, В. Гумбольдт, характеризуя слова как знаки предметов в соответствии с общими положениями своей философии языка, указывает: «Люди понимают друг друга не потому, что они усвоили знаки предметов, и не потому, что под знаками договорено понимать точно одни и те же понятия, а потому, что они (знаки) представляют собой одни и те же звенья в цепи чувственных восприятии людей и во внутреннем механизме оформлеlt;12gt;ния понятий; при их назывании затрагиваются те же самые струны духовного инструмента, в результате чего в каждом человеке возникают соответствующие, но не одни и те же понятия».
Но уже А. А. Потебня, который в ряде существенных теоретических положений сближается с В. Гумбольдтом, в понимании языкового знака предлагает свою точку зрения, во многом связанную с установлением в лингвистике психологического истолкования категорий языка и оказавшую в дальнейшем большое влияние на понимание этой проблемы в русской лингвистической литературе. А. А. Потебня прежде всего отмечает, что «в слове (тоже) совершается акт познания. Оно значит нечто, т. е., кроме значения, должно иметь и знак». Затем он поясняет: «Звук в слове не есть знак, а лишь оболочка, или форма знака; это, так сказать, знак знака, так что в слове не два элемента, как можно заключить из вышеприведенного определения слова как единства звука и значения, а три». В дальнейшем изложении А. А. Потебня вносит новые уточнения в свое понимание языкового знака. Знак, пишет он, «есть общее между двумя сравниваемыми сложными мысленными единицами, или основание сравнения, tertium comparationis в слове». И далее: «Знак в слове есть необходимая замена соответствующего образа или понятия; он есть представитель того или другого в текущих делах мысли, а потому называется представлением».
Школа Ф. Ф. Фортунатова при определении характера языкового знака больший упор делает на внешнюю языковую форму языка, сохраняя, однако, представление в качестве важного элемента в образовании языковой единицы. Сам Ф. Ф. Фортунатов говорит об этом следующее: «Язык, как мы знаем, существует главным образом в процессе мышления и в нашей речи, как в выражении мысли, а кроме того, наша речь заключает в себе также и выражение чувствований. Язык представляет поэтомуlt;13gt; совокупность знаков главным образом для мысли и для выражения мысли в речи, а кроме того, в языке существуют также и знаки для выражения чувствований. Рассматривая природу значений в языке, я остановлюсь сперва на знаках языка в процессе мышления, а ведь ясно, что слова для нашего мышления являются известными знаками, так как, представляя себе в процессе мысли те или другие слова, следовательно, те или другие отдельные звуки речи или звуковые комплексы, являющиеся в данном языке словами, мы думаем при этом не о данных звуках речи, но о другом, при помощи представлений звуков речи, как представлений знаков для мысли».
Пожалуй, более сжато и четко излагает мысли своего учителя В. К. Поржезинский, определяя язык следующим образом: «Языком в наиболее общем значении этого термина мы называем совокупность таких знаков наших мыслей и чувств, которые доступны внешнему восприятию и которые мы можем обнаруживать, воспроизводить по нашей воле». Но собственно знаком и в данном случае является не сама звуковая сторона слова, а представление о ней: «...представление звуковой стороны слова является для нас символом, знаком нашего мышления, вместо представления того предмета или явления нашего опыта, которое остается в данный момент невоспроизведенным».
У представителя казанской школы русского языкознания В. А. Богородицкого наблюдается стремление подойти к рассмотрению природы языкового знака несколько с иной стороны. Отмечая, что «язык есть средство обмена мыслей», что вместе с тем он «является и орудием мысли», а также «показателем успехов классифицирующей деятельности ума», В. А. Богородицкий пишет: «При этом обмене слова нашей речи являются символами или знаками для выражения понятий и мыслей». Ниже он уточняет: «Таким образом, слова,lt;14gt; будучи знаками или символами предметов и явлений, как бы замещают эти последние, причем называемый предмет или явление может быть во время речи налицо, а может и отсутствовать, воспроизводясь воспоминанием или воображением».
Как явствует из приведенных высказываний, природа слов получала двоякое истолкование и могла пониматься как явление двойственного или даже тройственного характера. Последняя точка зрения преобладала, подчеркивая сложность отношений, существующих между звуковой стороной слова и его значением. Но независимо от того, является ли «обозначаемое» реальным предметом или же психическим представлением о нем, отношение его с «обозначающим» (т. е. знаком) не меняется.
Не вдаваясь, однако, в подробный разбор приведенных суждений о языковом знаке, следует отметить в них общность направления, по которому идет разработка данной проблемы. При всех различиях подхода к ней можно усмотреть общее стремление осмыслить природу языкового знака в контексте взаимоотношений языка с психической деятельностью человека, причем в этом взаимоотношении язык выступает как самостоятельное и независимое явление. Тем самым внимание исследователя сосредоточивается на изучении языкового знака как категории собственно лингвистической, на установлении его языковой специфики. Однако сам термин «знак» во всех случаях не получает более или менее твердого и специального лингвистического определения, обозначая психическую категорию (представление) и являясь заместителем предметов и явлений или даже отождествляясь, как у В. Гумбольдта, с формой языка.
Совершенно по-иному стал рассматриваться этот вопрос со времени выхода в свет книги Ф. де Соссюра «Курс общей лингвистики». Пожалуй, наиболее существенным в учении Ф. де Соссюра о знаковом характере языка явился тот тезис, в соответствии с которым язык как система знаков ставился в один ряд с любой другой системой знаков, «играющей ту или иную роль в жизни общества»; поэтому изучение языка на равных основаниях и тождественными методами мыслится в составеlt;15gt; так называемой семиологии - единой науки о знаках. «Язык, - пишет в этой связи Ф. де Соссюр, - есть система знаков, выражающих идеи, а следовательно, его можно сравнить с письмом, с азбукой для глухонемых, с символическими обрядами, с формами учтивости, с военными сигналами и т. д. и т.п. Можно, таким образом, мыслить себе науку, изучающую жизнь знаков внутри жизни общества... мы назвали бы ее «семиология». С этой общей установкой Ф. де Соссюра связаны и другие стороны его учения: замкнутость системы языковых знаков в себе, фактический отрыв синхронического аспекта языка от диахронического, статичность системы языка и многое другое. Но все же основным положением концепции Ф. де Соссюра в отношении рассматриваемой проблемы, получившим, кстати говоря, наибольшее развитие в теориях знаковости или «символичности» языка многих зарубежных лингвистов, является указанный тезис, в соответствии с которым язык лишается всяких специфических особенностей и, следовательно, способности функционировать и развиваться по свойственным только одному ему внутренним законам. Качественные характеристики отдельных структурных компонентов языка при такой постановке вопроса также неизбежно нивелируются.
Основное направление последующих многочисленных работ, посвященных проблеме языкового знака и в большей или меньшей степени примыкающих к идеям Ф. де Соссюра, сосредоточивается в первую очередь на стремлении выявить в языке черты, которые сближали бы его с другими видами знаковых систем. В этих работах и выкристаллизовывалось понимание термина «языковой знак» в том смысле, который обусловливается положением языка в семиологии (или, как иногда также говорят, семиотике), в результате чего проблема характера языкового знака фактически оказалась исключенной из научного рассмотрения лингвистов и превратилась в проблему знаковой природы языка.
Языковой знак отныне уже не собственно языковое явление, находящееся в своеобразных и сложных отношениях с психическими и логическими категориями, ноlt;16gt; условная материальная форма обозначения некоторого внутреннего содержания, ничем по существу не отличающаяся от обычного ярлыка. Вследствие этого подверглись резкому изменению и методологические установки, лежавшие в основе изучения языка: если ранее понятие «языкового знака» было одной из частных проблем науки о языке, то теперь это уже определенная лингвистическая концепция, которая обусловливает понимание природы и сущности языка в целом. Большинство работ соссюровской ориентации (если не говорить о философском осмыслении проблемы знака, например, в трехтомном труде Е. Cassirer «Philosophie der symbolischen Formen») варьируют те темы, которые впервые прозвучали в «Курсе общей лингвистики». Таковы, например, статьи Е. Lerch «Von Wesen des sprachlichen Zeichens» («Acta linguistica», 1, 1939), W. Brцcker und J. Lohman «Vom Wesen des sprachlichen Zeichens» («Lexis», 1, 1948) и др., авторы которых стремятся выявить общие черты в естественных и условных знаках. Но вместе с тем мы встречаемся и с попытками развить или видоизменить учение Ф. де Соссюра о знаковом характере языка и даже подойти к нему критически. Наиболее интересными работами подобного рода являются статьи Э. Бенвениста и Ш. Балли. Их краткое содержание можно передать словами В. Пизани из его обзора работ по общему языкознанию и индоевропеистике за последние 15 лет.
«Э. Бенвенист доказывает, что знак отнюдь не имеет произвольного характера (arbitraire), как полагал женевский исследователь. Точнее говоря, он произволен по отношению к внешнему миру, но неизбежно обусловлен в языке, так как для говорящего понятие и звуковая форма нераздельно связаны в его интеллектуальной деятельности, функционируют в единстве. Понятие образуется на основе звуковой формы, а звуковая форма не воспринимается интеллектом, если она не соответствует какому-либо понятию. Изменения в языке возникают вlt;17gt; результате перемещения знака по отношению к внешнему объекту, но не в результате перемещения обоих элементов знака по отношению друг к другу. Значения знаков в синхронии, постоянно нарушаемой и восстанавливаемой системы, соотносимы друг с другом, так как они противопоставляются друг другу и определяются на основе своих различий.
Ш. Балли, отталкиваясь от установленного де Соссюром различия между произвольным (например, arbre) и обусловленным (например, dix-neuf, poir-ier) знаками, различает обусловленность внешней формой (восклицание, ономатопейя, звуковой символизм, экспрессивное ударение) и обусловленность внутренними отношениями (ассоциативные группы значений) и приходит к выводу о необходимости установления следующего идеального принципа: сущность полностью обусловленного знака состоит в том, что он покоится на определенной внутренне необходимой ассоциации, а сущность полностью произвольного знака - в том, что он связывается со всеми другими знаками на основе внешних факультативных ассоциаций. Между этими двумя крайними полюсами протекает жизнь знака».
У некоторых языковедов можно отметить стремление провести разграничение между знаком и символом, когда в последнем устанавливается наличие известной связи между обозначаемым и обозначающим, или же выделить различные типы знаков. Например, Сэндман выделяет симптомы, или естественные знаки, сущность которых основывается на естественном соединении двух явлений (побледнение лица «означает» определенные чувства) и искусственные, или универсальные, знаки. В пределах этой последней группы в свою очередь выделяются: 1) дифференцирующие знаки, или диакритики, характеризующиеся полной независимостью формы знака от его «значения» (одна форма дифференцирующего знака в такой же степени пригодна, как и другая; например, памятный узел на носовом платке или любая друlt;18gt;гая отметина), и 2) символы, в которых между формой и значением наличествует известный параллелизм или аналогия (например, крест на котором был распят Христос, в христианской религии). По Сэндману, указанные типы знаков представляют разные ступени развития языковых знаков, и, в частности, лексические единицы современных развитых языков являются якобы комбинацией диакритиков с символами.
Подобные разграничения ничего нового не вносят в теорию знакового характера языка, так как сохраняют основной тезис Ф. де Соссюра и по-прежнему помещают язык в одном ряду с различными знаками и сигналами, лишая его всяких специфических качеств. Мало что изменяется и от того, что язык ставится в ряд то с одним, то с другим видом знаков, поскольку он при этом продолжает рассматриваться в целом только как одна из разновидностей знаковых систем.
Ради полноты, может быть, следовало бы упомянуть также и о Л. Ельмслеве (в частности, о его работе Omkring Sprogteoriens Grundlжggelse» Kшbenhavn, 1943), в лингвистической концепции которого понятие знаковости языка занимает видное место. Но именно потому, что знаковый характер языка является отправным моментом в его рассуждениях, представляется нецелесообразным останавливаться на его лингвистической системе, не разобрав предварительно основного вопроса о действительной сущности языка.
В советском языкознании проблема знакового характера языка в течение значительного времени (пожалуй,lt;19gt; со времени выхода в свет трех выпусков «Эстетических фрагментов» Г. Шпета, 1922-23) была своеобразным табу, которое только недавно было нарушено работами Е. М. Галкиной-Федорук (см. ее статью «Знаковость в языке с точки зрения марксистского языкознания» в журнале «Иностранные языки в школе», 1952, № 2), А. И. Смирницкого (см. его работы «Объективность существования языка». Изд-во МГУ, 1954; «Сравнительно-исторический метод и определение языкового родства». Изд-во МГУ, 1955) и др. Е. М. Галкина-Федорук подходит к разрешению данной проблемы по преимуществу в плане философском. А. И. Смирницкого интересует прежде всего лингвистический аспект данной проблемы, и его положение о сочетании в языке произвольных и обусловленных (мотивированных) элементов в той общей форме, которую предлагает сам автор, заслуживает всяческого внимания.
Прежде чем приступить к решению вопроса о знаковом характере языка, надо возможно точнее определить и установить природу и сущность явлений, о которых идет речь.
Сначала, естественно, надо определить, что такое знак. Видимо, это понятие может истолковываться в разных аспектах (в том числе и в философском); нас здесь интересует только лингвистическое его определение. Оно также не является единообразным. Иногда знаком называют лишь внешнее и доступное чувственному восприятию обнаружение или указание какого-либо понятийного содержания. Но такое истолкование знака невозможно принять, так как без соотнесения с содержанием или, как иногда говорят, с внутренней его стороной знак не есть знак - он ничего не означает. Поэтому правильнее вместе с Соссюром толковать знак как комбинацию внутренней и внешней сторон или как целое, составными элементами которого являются означающее и означаемое. Вместе с тем при лингвистическом расlt;20gt;крытии этих частных понятий (означающее и означаемое) представляется необходимым внести существенные коррективы в объяснение их Соссюром. Он говорит о том, что «языковой знак связывает не вещь и имя, но понятие и акустический образ», он пытается лишить знак всех качеств материальности (довольно безуспешно, так как сам же говорит о чувственности акустического образа) и называет его «двухсторонней психической сущностью». В дальнейшем развитии языкознания и был сделан этот необходимый корректив. Когда говорят о знаковой природе языка, ныне обычно имеют в виду характер взаимоотношений звуковой оболочки слова с его смысловым содержанием или значением. Следовательно, вопрос о знаковом характере языка самым тесным образом переплетается с вопросом о сущности лексического значения. Совершенно очевидно, что принципиально и неизбежно по-разному должен решаться вопрос о знаковой природе языка в зависимости от того, определяется ли лексическое значение слова как специфическая в своих особенностях часть языковой структуры, т. е. как чисто лингвистическое явление, или же оно выносится за пределы собственно лингвистических явлений. В этом последнем случае говорят о том, что слово служит для обозначения понятий или предметов, которые, следовательно, и составляют значение слова.
Далее важно знать основные и характерные черты знака, определяющие его сущность. Только после установления совокупности этих особенностей и соотнесения их с фактами языка можно говорить о том, в какой степени языку свойствен знаковый характер. Представляется целесообразным именно с этого и начать. B качестве основной особенности знака обычно называют полную произвольность его связи с обозначаемым содержанием. В плане собственно языковом отмечается отсутствие внутренней мотивированности между звуковой оболочкой слова и его лексическим содержанием. Произвольность (немотивированность) знака, может быть, и является основной, но отнюдь не единственной его особенностью, и учитывать только одну этуlt;21gt; особенность - значит решать данный вопрос в заведомо суженной перспективе. Знак как таковой характеризуется также и другими весьма существенными чертами, которые нельзя оставлять без внимания.
К ним относятся:
1. Непродуктивность знака. Знак не может служить основой для развития обозначаемого им содержания или даже способствовать тем или иным образом подобному развитию. Так, например, ракета, которой дается сигнал к военной операции, или различного рода дорожные знаки никак не могут способствовать изменению того содержания, которое условно связывается с ними и которое произвольно можно заменить другим.
Непродуктивность знака имеет и другую сторону. Знаки не способны на «творческие» комбинации. Соединение знаков есть механическое соединение «готовых», фиксированных «значений», не могущих своей комбинацией служить выявлению и развитию потенциальных значений компонентов. Так, соединение ряда тех же дорожных знаков не оказывает никакого влияния на смысловое содержание каждого из них в отдельности. В таком соединении знаков нередко безразличен и порядок их следования, лишь бы в своей совокупности они сигнализировали о сумме определенных «значений». К комбинации знаков вполне уместно применить арифметическое правило: от перестановки мест слагаемых сумма не меняется.
2. Отсутствие смысловых отношений. Эта черта знака примыкает к предыдущей, но характеризует его несколько с иной стороны.
Знаки могут употребляться не только изолированно, но и образовывать целые «системы». Однако подобные системы знаков могут значительно различаться по своей природе, и неправомерно рассматривать их в одном плане. Так, следует резко разграничивать, с одной стороны, такие системы, как знаки Морзе или морская сигнализация флажками, и, с другой - систему цветовых дорожных сигналов. В первом случае мы фактически имеем дело с «изображением» иными способами установленного буквенного алфавита определенных языков. Они являются в такой же степени системами знаков, какlt;22gt; обычные письменные алфавиты: через их посредство только фиксируется и воспроизводится речь, нормам и закономерностям которой они полностью подчинены. Именно поэтому, например, при сигнализации морскими флажками можно в такой же степени проявить свою безграмотность, как и в обычном письме.
Иное дело системы, подобные дорожным знакам, которые и имеют в виду языковеды, трактующие об отношениях знаков.
Иост Трир, например, утверждает, что красный цвет дорожной сигнализации воспринимается нами как определенный сигнал только в силу наличия наряду с ним других цветовых сигналов. Подобного рода отношения знаков Трир переносит на смысловые отношения слов и стремится доказать, что лексическое значение каждого данного слова существует постольку, поскольку им обладают другие слова этой же смысловой сферы («Смысловые поля»). В данном случае логические противопоставления, существующие независимо от знаков, трактуются как противопоставления, а следовательно, и смысловые отношения самих знаков. В действительности же собственнно смысловых отношений у знаков не может быть, что явствует как из изложения предыдущего раздела (непродуктивность знака), так и из абсолютной заменимости знака в подобного рода системах знаков. Трехчленная система цветовых дорожных знаков (красный - зеленый - желтый), принятая в Советском Союзе, определяется четкой воспринимаемостью этих цветов, но если какой-нибудь из данных цветов будет заменен другим (например, желтый синим), то никакого изменения в «значении» других знаков не произойдет. Подобная абсолютная заменимость знака достаточно наглядно показывает отсутствие у знаков внутренних смысловых отношений.
3. Автономность знака и значения. Знак в силу своей абсолютной условной (немотивированной) связи с обозначаемым содержанием может обладать независимой от этого содержания ценностью, вести, так сказать, независимое существование. Так, сам по себе цвет, широко применяющийся в разнообразных сигнальных системах, имеет и самостоятельную (например, эстетическую) ценность. Часто при этом сама знаковая функция является вторичной. Звуковые сигналы или условные слова (пароли) могут обладать определеннойlt;23gt; ценностью или значимостью и помимо своего знакового использования.
Но более важной особенностью знака является автономность существования его «значения». Оно может формироваться и существовать совершенно независимо от самого знака и затем находить любое условное выражение, т. е. абсолютно произвольно связываться с любым знаком, к которому обычно применяется единственное требование - возможно более четкая воспринимаемость. Так, например, «значения» дорожных знаков, несомненно, устанавливаются и определяются до того, как они условно связываются с определенными цветами, которые их «выражают»; эти «значения» могут быть легко разъединены с принятым ныне цветовым способом их выражения и связаны с любыми другими знаками,
4. Однозначность знака. Знак не допускает никаких добавочных истолкований его смыслового содержания, это абсолютно противоречит его природе. Его прямое и единственное «значение» не подлежит изменению в зависимости от конкретной ситуации его функционирования, он не знает влияния контекста. Так, вне зависимости от того, в каких условиях машинист паровоза, ведущий поезд, видит на пути красный цвет, он может его понять только в одном и единственном смысле. Влияние «контекста» на знак можно, правда, видеть в том, что красный цвет машинист истолковывает определенным образом только на железнодорожных путях. В этом случае за пределами железнодорожного транспорта знак перестает для машиниста быть знаком, он теряет свою знаковую функцию.
Отмечая разбираемую особенность знака, Ф. Кайнц совершенно справедливо пишет: «Морские коды, военные сигналы, дорожные знаки - застывшие, схематические и непродуктивные системы. Их знаки не способны к видоизменению и комбинированию. Они должны применяться как таковые; они не терпят никаких творческих новшеств, чтобы примениться к ситуации, не учтенной при установлении сигналов».
Конечно, с одним и тем же знаком можно условно соединить два «значения», но в этом случае мы будемlt;24gt; иметь не один полисемантичный, а два разных знака, так как никакой внутренней общностью два разных «значения», связанных с единой формой своего обнаружения, не могут обладать. Так, выстрел, с помощью которого открывается спортивное состязание или подается сигнал к штурму укреплений противника, есть не один полисемантичный знак, а два разных знака. Это, так сказать, знаки-омонимы.
5. Отсутствие эмоционально-экспрессивных элементов. Знак как таковой абсолютно «бесстрастен», он лишен всяких экспрессивных и эмоциональных элементов, которые, если бы они обнаруживались в нем, лишь мешали бы выполнению знаком его прямой функции. По своей целенаправленности знаки полностью поглощены задачей обозначения только некоторого понятийного содержания. Разумеется, они могут обозначать эмоции, но только как понятия о них. Они даже способны вызывать эмоции (так, объявление победы с помощью того или иного знака в спортивном соревновании не может не вызвать чувства радости или печали у соревнующихся команд). Однако совершенно очевидно, что во всех подобных случаях эмоциональные элементы связаны не с самим знаком. Лучшим доказательством того, что это действительно так, является абсолютная невозможность построения какой-либо стилистики знаков.
Можно было бы, очевидно, привести еще и иные характеристики знака, но и перечисленных достаточно, чтобы рассмотреть вопрос о знаковости языка в более широкой, чем это обычно делается, перспективе. С этой целью следует установить, в какой мере применимы к языку и, в частности, к его основной единице - слову все перечисленные характеристики знака. При этом заранее следует принять во внимание следующее обстоятельство: все перечисленные существенные черты знака бесспорно присутствуют у любого из них. Отсюда следует сделать логический вывод, что о знаковом характере языка с полной определенностью можно говорить только в том случае, если все названные признаки знака можно будет обнаружить также и в словах. Что касается возможности дифференцированного подхода к отдельным элементам языка с точки зрения их знаковости, то об этом будет специально сказано ниже.lt;25gt;
Начнем рассмотрение приложимости характеристик знака к словам в обратном порядке.
1. Эмоционально-экспрессивные элементы. Если отсутствие этих элементов является одной из самых характерных черт знака, то она находится в резком противоречии с теми качествами, которые характеризуют слово. Оно всегда находится в одном из стилистических слоев языка и поэтому неизменно несет определенную эмоциональную или экспрессивную нагрузку. На этом качестве слов построено образование стилистических синонимов, позволяющих в разном эмоционально-экспрессивном аспекте представить примерно равное понятийное содержание. Ср. лик - лицо - физиономия - рожа - морда - рыло. Именно эти эмоционально-экспрессивные качества слов, обращающихся непосредственно к чувству людей, делают возможным создание художественных произведений. Практика машинного перевода стремится отслоить эмоционально-экспрессивные элементы как «избыточные» от предметно-понятийного содержания слов. Если применительно к изолированным словам (за сравнительно небольшим исключением) это оказывается возможным в силу того, что эмоционально-экспрессивные элементы только связаны со словами, но не входят непосредственно в лексическое значение слова (см. главу 6-ю книги В. А. Звегинцева «Семасиология». Изд-во МГУ, 1957), то в отношении сложных образований литературно-художественных произведений это оказывается невыполнимой задачей. Так, едва ли поддается «смысловому» переводу или даже просто пересказу, например, такой стих А. Блока:
Нежный друг с голубым туманом,
Убаюкан качелью снов,
Сиротливо приникший к ранам
Легкоперстный запах цветов.
2. Однозначность знака. Полисемия слов - чрезвычайно распространенное явление и может рассматриваться как одна из главных особенностей смысловой стороны слов. Вместе с тем отличительной чертой полисемантичного слова является смысловая связь между отдельными элементами его часто весьма сложной смысловой структуры. Само существование подобной связи обеспечивает единство слова. Таким образом,lt;26gt; полисемантичность большинства слов находится в противоречии с однозначностью знака.
3. Автономность знака и значения. Этой особенности знака косвенно касается в своей статье Е. М. Галкина-Федорук. Она пишет: «...звуковая сторона слова может пониматься как знак, закрепленный за предметом, вещью, действием, т. е. содержанием слова... Каждое слово, т. е. звуковой комплекс, есть знак, закрепленный за вещью и общественно утвержденный за ней». В подтверждение своего суждения Е. М. Галкина-Федорук ссылается на К. Маркса, который писал: «Название какой-либо вещи не имеет ничего общего с ее природой». Опираясь, по-видимому, на это высказывание К. Маркса, в той же статье Е. М. Галкина-Федорук замечает: «Ведь слово рыба совершенно условно связано с известного рода видом живых существ, обитающих в воде, звуковой комплекс - только знак, а не зеркальное отражение, не образ, не слепок, как это присуще понятию о предмете. По-немецки рыба звучит Fisch, по-французски - poisson. Русское слово стол по-немецки звучит Tisch, по-французски - table, по-итальянски - mensa, по-английски - table».
Прежде всего следует отметить, что «утверждение» обществом связи значения с определенным звуковым комплексом отнюдь не является особенностью слова. Такое «утверждение» можно обнаружить и у знака. Например, государственный герб является признанным всем обществом знаком (символом) того или иного государства, но это обстоятельство не превращает его из знака в элемент языка.
Далее - и это основное - приведенные цитаты могут дать основание предположить, что Е. М. Галкина-Федорук признает за значением слова и его звуковой оболочкой («звуковым комплексом») известную автономность, поскольку звуковой комплекс рыба «совершенно условно связан с известного рода видом живых существ» (подобно этикетке на банке рыбных консервов). Однако подобное понимание роли звуковой оболочки слова непраlt;27gt;вильно. Звуковая оболочка слова неотделима от своего смыслового содержания и, помимо выражения этого содержания, никаких других функций не имеет, т. е. автономностью не обладает. Как не существует «чистого» лексического значения вне определенной звуковой оболочки, так в языке не существует и «звукового комплекса» без определенного значения. Отсутствие у звуковой оболочки слова автономности отнюдь не опровергается и приведенной ссылкой на К. Маркса. Название какой-либо вещи, конечно, не имеет ничего общего с природой обозначаемой вещи (трудно себе даже представить, каким образом звуковой комплекс может быть зеркальным отражением, образом или слепком вещи), но звуковой облик этого названия функционирует в системе данного языка только в совершенно определенном виде и, кроме того, как это ни парадоксально на первый взгляд, частично обусловлен лексическим значением слова, которое никак нельзя отождествлять с обозначаемой словом вещью.
Звуковая оболочка слова конструируется не из произвольных звуков, а из звуков определенного языка, образующих его фонологическую систему и поэтому находящихся в определенных взаимоотношениях как между собой, так и с другими структурными элементами языка. Они наделены твердо фиксированным функциональным значением, в силу чего нельзя, например, немецкое t и русское т или немецкое а и русское а, если они даже артикулируются совершенно тождественным образом, рассматривать как одни и те же речевые звуки. Поскольку они принадлежат к разным фонологическим системам, их следует рассматривать как разные речевые звуки. Эта особенность звуков речи, нередко истолковываемая как смыслоразличительная их функция, не может не оказывать на формирование в каждом конкретном языке слов определенного звукового облика. Кроме того, следует учесть, что звуковая оболочка слова не является для нас монолитным и гомогенным образованием. Мы выделяем в ней звуковые комплексы, которые определяются нами как отдельные компоненты слова (корень, основа, окончание и др.) и которые, по меньшей мере в части своей (префикс, суффикс, флексия), имеют строго обусловленный звуковой облик. А это с новой стороны определяет зависимость междуlt;28gt; звуковой оболочкой слова и его лексическим значением, так как в зависимости от характера этого значения (т. е. отнесенности к числу именных или глагольных разрядов слов определенного значения) слово может получать в качестве флексий, префиксов или суффиксов (во флективных и агглютинативных языках) строго обусловленные звуковые комплексы.
Ср. такие примеры, как: мот-овств-о, мот-овств-ом, мот-овств-у и мот-а-ть, мот-ану-ть и т. д.; шут-овств-о, шут-овств-ом, шут-овств-у и шут-и-ть, шуч-у и т. д.; или води-тельств-о, строи-тельств-о, вмеша-тельств-о. Соответственно в узбекском языке: китоб-лар-ингиз-да - «в ваших книгах», дафтар-лар-ингиз-да» - «в ваших тетрадях» и т. п.
Из изложенного отнюдь не явствует, что мотивированность звуковых элементов слова вскрывается только в производных словах, а в корневых она полностью отсутствует. Не следует забывать, что слова, корневые с точки зрения структуры современного языка, могут быть исторически сложными образованиями (таковы, например, нем. Stern, Horn, Hirsch). С другой стороны, теория детерминативов, хотя и неясная еще во многих существенных деталях, вносит важные коррективы в еще не устоявшееся понимание структуры корня и позволяет еще дальше углубить мотивированность звуковых элементов слова. Наконец, нет оснований пренебрегать и теорией Ш. Балли о внешней и внутренней обусловленности элементов языка (см. выше). Если допустить вполне естественную возможность перехода из внешней обусловленности во внутреннюю, то вопрос об автономности звуковой оболочки слова вообще может отпасть.
Что касается автономности существования значения слова, то, как известно, именно эта автономность составляла основу теорий универсальной или философской грамматики, достаточно основательно разобранных в языкознании. Нелишне вспомнить, что еще Б. Дельбрюк писал по этому поводу: «Мне кажется, что в результате проведенных до сих пор исследований установлено основное положение, согласно которому понятия медленным и трудным путем развиваются вместе со звучанием слов и с их помощью, а не образуются у человека независимо от языка и затем лишь облекаются в словесные обоlt;29gt;лочки». Дальнейшие исследования в этой области как лингвистов, так и в особенности психологов не только не поколебали, но даже укрепили это положение.
Таким образом, и данная характеристика знака оказывается неприменимой к словам.
4. Системные отношения. Слово ведет в языке не изолированное существование, как это имеет место у знака, а связано многочисленными нитями с другими словами, и часто именно этими смысловыми взаимоотношениями обусловливается изменение его значения. В подтверждение этого положения можно привести достаточно распространенное и отмеченное еще М. М. Покровским явление, когда парные слова, связанные, например, антонимическими отношениями, ориентируют свое смысловое развитие друг на друга. Так, когда слово крепкий получает переносное значение и начинает применяться для характеристики качества определенных продуктов (крепкий чай, крепкое вино, крепкий табак и пр.), то и его антоним слабый также приобретает соответствующее значение (слабый чай, слабое вино, слабый табак и пр.). Системная обусловленность значения слова проявляется и в том, что наличие большего или меньшего количества слов в так называемых лексико-семантических группах или системах оказывает прямое влияние на значение отдельных членов этой группы. Для иллюстрации этого положения можно воспользоваться примером И. Трира, не делая при этом тех далеко идущих выводов, которые делает он.
Если сопоставить трехбалльную номенклатуру оценок (плохо - удовлетворительно - хорошо; такая система оценок существовала в наших вузах в 30-х годах) с четырехбалльной (плохо - удовлетворительно - хорошо - отлично), то значение оценки «удовлетворительно» оказывается в них явно неравнозначным. Как уже указывалось выше, И. Трир на основе подобных фактов утверждает, что каждое слово в отдельности обладает значением постольку, поскольку обладают значениемlt;30gt; другие слова. Такой крайний вывод совершенно не оправдан, так как лишает слово всякой смысловой самостоятельности, но вместе с тем само по себе наличие смысловых отношений у слов, как показывают и приведенные примеры, является бесспорным фактом. Следует при этом заметить, что подобными отношениями охвачено большинство слов каждого языка, образуя в своей совокупности его лексическую систему в целом.
Как было отмечено выше, подобных смысловых отношений подлинный знак лишен. Таким образом, и данным своим качеством основная единица языка - слово не согласуется с природой знака.
5. Непродуктивность знака. Жизнь слова находится в самом резком противоречии с этой характеристикой знака. Значение слова не имеет той мертвой статичности, которая свойственна «значению» знака; в истории слов одно из первых мест принадлежит именно изменениям их смысловой стороны, изменениям их лексического значения. Важно при этом отметить, что эти изменения осуществляются не в «чистых» значениях, автономно существующих, и независимых от своего звукового выражения; подобного рода «чистых» значений не существует, и, следовательно, развитие значения не может протекать независимо. Лексическое значение есть обязательный компонент слова, представляющего неразрывное единство «внутренней» (значение) и «внешней» (звуковая оболочка) сторон. В разделе об автономности знака и приложимости этой характеристики знака к языку вопрос о взаимоувязанности этих сторон слова получил свое освещение в несколько ином аспекте, но также в положительном смысле. Наблюдения над жизнью слова дают все основания для вывода о том, что звуковая оболочка слова, независимо от которой значение не может существовать, играет существенную роль в смысловом развитии слова, служа основой этого развития и тем самым, характеризуясь качествами продуктивности. Это положение отчетливее всего проступает при сопоставлении разноязычных слов с тождественной «направленностью на действительность». Ясно, что если бы речь шла только о «чистых» и самопроизвольно развивающихся значениях, под которыми обычно разумеют логические понятия или же «вещи», то история смыслового развития слова исчерпывалась бы историей становlt;31gt;ления данного логического понятия или же историей соответствующей вещи. Однако ознакомление с семасиологическим развитием слов показывает, что его отнюдь нельзя отождествить ни с историей становления понятия, ни с историей обозначаемой словом вещи. Разноязычные слова с тождественной «направленностью на действительность» в силу уже того обстоятельства, что они обозначают одни и те же предметы, должны были бы быть также абсолютно однозначными. Однако, как правило, мы и в данном случае наблюдаем иную картину. Так, например, по своим лексическим значениям русское стол отнюдь не однозначно с английским table. По-английски нельзя употребить слово table в смысле отдела в учреждении: личный стол (по-английски personnel office), адресный стол (по-английски address bureau), стол заказов (по-английски preliminary - orders department) и т. д. Для значения «питания» в английском также предпочтительно употребляется не table, а слово board или cookery (стол и квартира - board and logging, домашний стол - plain cooking, диетический стол - invalid cookery). С другой стороны, английское table употребляется в значениях, которых не знает русское слово стол: 1) каменная, металлическая или деревянная пластинка с надписями, а отсюда и сами надписи (the table of law); 2) таблица (table of contents of a book; tables of weights and measures; mathematical tables и т. д.).
Происходит все это потому, что лексические значения слов, являясь только компонентами последних, нераздельными их частями, шли в каждом языке своими особыми путями развития, которые в немалой степени обусловливались их звуковой оболочкой.
Но слову свойственна продуктивность и иного порядка, которая возникает при сочетании слов. Сочетание слов выявляет смысловые потенции слова и тем самым способствует развитию его лексического значения. В сочетаниях типа крыша дома, холодная вода, человек идет мы не чувствуем продуктивной силы словосочетаний, так как слова в них выступают в своих четко и твердо фиксированных значениях. Но если мы обратимся к таким сочетаниям, как крыша из ветвей («густые ветви деревьев возвышались над нами зеленой крышей»), холодная брезгливость («он с холодной брезглиlt;32gt;востью смотрел на сидящего перед ним пегого старика»), техника идет («техника ныне идет в деревню»), то продуктивный характер подобных словосочетаний, представляющих значения слов в необычных аспектах и тем самым сообщающих им творческую новизну, предстает с полной очевидностью.
Следовательно, и этим своим качеством слова резко отличаются от подлинных знаков.
До сих пор мы рассматривали вопрос о знаковом характере языка с точки зрения характерных особенностей знака, не получивших пока еще должного освещения и привлеченных в настоящей работе дополнительно. Теперь обратимся к той особенности слов, которая служит основным и обычно единственным аргументом в пользу сближения единиц языка - слов со знаками. Речь идет о произвольности, или немотивированности, связи в слове значения со звуковой оболочкой.
В предыдущем изложении этот вопрос уже косвенно затрагивался. Рассмотрение прочих черт знака и их приложимости к слову дает уже достаточно материала для обоснованного вывода о действительной природе связи значения со звуковой оболочкой слова. Однако в целях возможно более исчерпывающего разрешения всех вопросов, связанных с проблемой знакового характера языка, обратимся к более близкому ознакомлению и с данной стороной разбираемой проблемы.
Прежде всего еще раз необходимо подчеркнуть тот неоспоримый факт, что звуковая сторона слова не может быть соотнесена с природой предметов или явлений, которые данное слово способно обозначать. По сути говоря, в данном случае речь идет о несопоставимых категориях. В слове нет и не может быть такой связи между его звуковым обликом и значением, какую видел в нем, например, Августин Блаженный или даже еще Я. Гримм, доказывавший, что «каждый звук обладает естественным содержанием, которое обусловливается производящим его органом и проявляется в речи». Есlt;33gt;ли рассматривать слово в этом аспекте, то между его звуковой стороной и смысловым содержанием действительно нет ничего общего, и связь этих двух сторон слова можно в этом смысле (и только в этом смысле) назвать условной. Но если этот вопрос рассматривать с лингвистической точки зрения, то тогда, во-первых, неизбежно придется провести разграничение между лексическим значением слова и обозначаемыми им предметами и, во-вторых, признать обусловленность связи лексического значения слова и его звукового облика. Однако эти явления (лексическое значение слова и обозначаемые им предметы), лежащие в разных плоскостях, постоянно смешиваются, точно так же как положение о связи разных сторон слова (смысловой и звуковой) нередко получает неправильное истолкование в результате упрощенного понимания сущности лексического значения слова.
«В каждом конкретном языке, - пишет, например, Б. А. Серебренников, - звуковой комплекс только закрепляется за тем или иным предметом или явлением. Но закрепление не есть отражение свойств и качеств предмета и явления». Исходя из этих предпосылок, действительно, можно говорить о знаковом характере языка. Больше того, они неизбежно приводят к такому выводу, так как отождествляют лексическое значение слова с обозначаемыми им предметами и явлениями и тем самым выводят лексическое значение за пределы собственно лингвистических явлений, а слово превращают в простой ярлык для предметов и явлений. Подобный способ разрешения вопроса о связи значения слова с его звуковой оболочкой стоит на уровне споров древнегреческих философов о том, получают ли предметы свои имена по «природе» или по «установлению».
Не подлежит никакому сомнению, что лексическое значение слова формируется и развивается в непосредственной зависимости от предметов и явлений, которые обозначаются словами, но это отнюдь не единственный фактор, обусловливающий становление лексического значения слова, и сам по себе он еще не дает никакихlt;34gt; оснований для отождествления этого значения с обозначаемым предметом. Грамматические категории, выражающие отношения, также образуются под влиянием тех явлений, которые вскрывает наше сознание в объективной действительности; они отражают реальные отношения этой действительности, но применительно к ним никто не говорит о знаковости, точно так же как никто и не отождествляет грамматические значения с физическими отношениями. В этом смысле лексические значения не отличаются от грамматических значений, они в равной степени являются собственно лингвистическими фактами, хотя и находятся в связи с миром объективной действительности. В связи с вопросом о сущности лексического значения нельзя не вспомнить замечания А. Гардинера: «...предмет, обозначаемый словом пирожное, съедобен, но этого нельзя сказать о значении данного слова».
О связи звуковой оболочки слова с его лексическим значением, понимаемым как чисто лингвистическое явление, достаточно подробно уже говорилось выше. Очень убедительно писал об этом А. И. Смирницкий, отмечавший, что «именно через это звучание (а не через его «образ») коллектив направляет процесс образования значений языковых единиц в сознании каждого индивида, передает индивиду свой опыт, опыт множества предшествующих поколений данного общества».
Все, что известно нам о языках на всех доступных историческому исследованию этапах их развития, показывает, что в их системах все оказывается обусловленным. Эта всеобщая обусловленность элементов языка является прямым следствием наличия у них определенной значимости того или иного характера. Такое положение мы вскрываем на известных нам самых древних ступенях развития языка, и оно свидетельствуется всеобщей и многовековой историей человеческих языков, в которых всякое новое образование всегда строго обусловливается закономерными отношениями, существующими между элементами языка в каждой конкретной его систеlt;35gt;ме. Выводить же методологические основы изучения реальных, засвидетельствованных письменными памятниками языков (или реконструированных на их основе отдельных элементов языка) из предполагаемых доисторических состояний языка, постигаемых только умозрительным путем и неизбежно гадательных, подлинная наука о языке не может. Языкознание не спекулятивная, а эмпирическая наука, и поэтому свои методологические принципы она должна строить исходя не из умозрительных построений относительно исходной стадии формирования языка, а доступных исследованию фактов.
Сам же Соссюр пишет: «Во всякую эпоху, как бы мы ни углублялись далеко в прошлое, язык всегда выступает как наследие предшествующей эпохи. Акт, в силу которого в определенный момент имена были присвоены вещам, в силу которого был заключен договор между понятиями и акустическими образами, - такой акт, хотя и вообразимый, никогда констатирован не был. Мысль, что так могло произойти, подсказывается нам лишь нашим очень острым чувством произвольности знака.
Фактически всякое общество знает и всегда знало язык только как продукт, который унаследован от предшествовавших поколений и должен быть принят таким, как он есть». Это рассуждение заключается выводом: «Вот почему вопрос о происхождении языка не так важен, как думают». Не является ли более правомерным из этих предпосылок другой вывод? Раз язык всегда выступает перед нами как наследие предшествующих эпох, а в каждый данный период своего существования язык «как он есть» всегда представляется системой строго мотивированных элементов и, следовательно, изучение языка не может не строиться на этой мотивированности, то какое же практическое значение может иметь тезис с произвольности языкового знака? Ведь эта произвольность может быть обнаружена только в момент становления языка, который - и с этим нельзя не соглаlt;36gt;ситься - «не так важен, как это думают», и именно потому, что процесс возникновения языка едва ли следует представлять с такой неоправданной схематичностью, какую подсказывает нам наше «чувство произвольности знака».
В связи со сказанным, естественно, возникает вопрос о том, как же следует отнестись к изначальной немотивированности связи звукового облика слова с его значением как к одному из основных принципов сравнительно-исторического метода. Ведь несомненным фактом является использование разных звуковых комплексов для обозначения одних и тех же предметов в различных языках, что обычно и истолковывается как неопровержимое доказательство в пользу произвольности языкового знака. И именно на основе этой произвольности (немотивированности) строится, по-видимому, методика установления языкового родства и выделения языковых семейств. «Если бы мысли, выражаемые в языке, - пишет по этому поводу А. Мейе, - были по своей природе более или менее тесно связаны со звуками, которые их обозначают, т. е. если бы лингвистический знак самой своей сущностью, независимо от традиции, вызывал так или иначе определенное понятие, то единственным нужным языковеду типом сравнения был бы общий тип и какая бы то ни было история языков была невозможна. Однако в действительности языковой знак произволен: он имеет значение только в силу традиции... Абсолютно произвольный характер речевого знака обусловливает применение сравнительного метода...».
Но в данном случае мы имеем дело фактически с совершенно различными явлениями, которые связаны друг с другом искусственным образом. Установление генетических отношений может обходиться и без того, чтобы находить опору в теории произвольности языкового знака. Более того, как это хорошо известно из истории языкознания, все основные рабочие принципы и приемы сравнительно-исторического метода от Ф. Боппа до поздних младограмматиков (Г. Хирта и др.) успешно устанавливались и применялись помимо всякой связи с положениями теории произвольности языкового знака, иlt;37gt; у А. Мейе она появилась под прямым влиянием его учителя - Ф. де Соссюра, не прибавив при этом ничего нового в области практики сравнительно-исторического метода.
Тезис о произвольности языкового знака может получить применение в изучении языков сравнительно-историческим методом только в одном направлении - для доказательства того, что языки, обладающие определенным общим лексическим фондом, относятся к одному семейству. Но практика применения сравнительно-исторического метода показывает, что в действительности генетические связи языков устанавливаются не только на основе того, что в сравниваемых языках обнаруживается ряд звуковых совпадений в словах с тождественным значением. Ни несколько десятков таких совпадений, ни даже значительное совпадение в лексике сравниваемых языков в целом недостаточно, чтобы можно было установить факт их генетической связи. В тюркских, иранских и арабском языках, например, много лексических совпадений, но это не дает никаких оснований для признания арабского языка генетически близким с иранскими или тюркскими языками.
В действительности при установлении генетических связей между языками учитывается совокупность всех структурных показателей сравниваемых языков, и только эта совокупность, в которой совпадающая лексика является в лучшем случае лишь одним из ингредиентов в системе доказательств, дает возможность определить родственные связи языков. При определении генетических связей, пишет, например, В. Порциг в своей книге, подводящей итог работ в области определения взаимоотношений индоевропейских языков, «исходить из обнаруженных совпадений в известных языках надо. Но эти совпадения требуют истолкования. Для установления близких связей между языками они имеют доказательную силу только тогда, когда они представляют общие инновации. Необходимо, следовательно, доказать, что они являются общими и что они являются инновациями. Общими мы можем назвать идентичные явления в различных языках только тогда, когда они покоятся не на предпосылках, свойственных отдельным языкам... Когда доказано, что совпадение есть общее явление, необходимо доказать, что речь идет об инноваlt;38gt;ции. Надо отделить его, следовательно, от более старого состояния. В отдельных случаях требуется решить, какое из двух данных состояний языка является более старым. Это часто определяется внутренними причинами. Если, например, удается найти причину изменения, то тем самым устанавливается и временная последовательность». Такова методика определения генетических связей между языками. В более общей форме она суммируется А. И. Смирницким следующим образом: «Выделение языковых единиц, исконно общих родственным языкам, и обнаружение в этих единицах черт принадлежности к одной системе являются основными моментами в научном определении самого родства данных языков».
Кстати говоря, и сам А. Мейе, когда переходит от теоретических предпосылок к описанию приемов определения языкового родства, заявляет, пожалуй, даже с излишней категоричностью: «Чтобы установить принадлежность данного языка к числу индоевропейских, необходимо и достаточно, во-первых, обнаружить в нем некоторое количество особенностей, свойственных индоевропейскому, таких особенностей, которые были бы необъяснимы, если бы данный язык не был формой индоевропейского языка, и, во-вторых, объяснить, каким образом в основном, если не в деталях, строй рассматриваемого языка соотносится с тем строем, который был у индоевропейского языка. Доказательны совпадения отдельных грамматических форм; наоборот, совпадения в лексике почти вовсе не имеют доказательной силы».
Таким образом, оказывается, что лексика, в которой якобы только и обнаруживается произвольность языкового знака, не играет почти никакой роли в установлении родственных связей между языками, без чего, конечно, совершенно невозможно применение сравнительно-исторического метода.
Как показывают приведенные высказывания, теория произвольности языкового знака фактически не находитlt;39gt; сколько-нибудь существенного отражения в методике определения языкового родства. Мы констатируем генетические связи между языками лишь в том случае, если устанавливаем тождество структурных элементов языков, а эта констатация покоится на допущении возможности «автономного движения» языков и невозможности взаимопроникновения языковых структур; раз обнаруживается структурное тождество в системах двух или нескольких языков, - оно не могло возникнуть иначе, как на основе генетической близости, так как взаимопроникновение языков не может создать подобного тождества.
Из всего сказанного явствует, что и в сравнительно-историческом методе произвольность языкового знака, являющаяся основным принципом теории знакового характера языка, не составляет обязательной предпосылки его использования, как об этом в плане теоретическом пишет А. Мейе. Эта теория искусственно связана со сравнительно-историческим методом и не находит своего отражения в его рабочих приемах.
Подводя итог рассмотрению разных аспектов и характеристик знака в их применении к языку, следует сделать вывод о том, что вопрос о знаковой природе языка в той форме, в какой он ставится Ф. де Соссюром и его последователями, во всяком случае, не может быть решен категорическим образом. Язык обладает такими специфическими особенностями, которые отграничивают его от любой другой абсолютной системы знаков. Эти специфические особенности характеризуют его как общественное явление особого порядка, которое составляет предмет изучения особой науки - языкознания, а не универсальной семиотики. Однако, с другой стороны, это не означает, что язык вообще лишен элементов знаковости и не может (с сознательными ограничениями) рассматриваться в семиотическом аспекте. 1.

Министерство образования и науки

Российской Федерации

МОУ «Давыдовская СОШ с углубленным изучением отдельных предметов»

ВНИМАНИЕ К СЛОВУ

(реферат)

Выполнила:

ученица IX класса «А»

МОУ « Давыдовской СОШ с УИОП»

Шаталова Юлия

Научный руководитель:

ВВЕДЕНИЕ…………………………………………………………………………2

ПРОИСХОЖДЕНИЕ И УПОТРЕБЛЕНИЕ СЛОВ СОВРЕМЕННОГО

РУССКОГО ЯЗЫКА………………………………………………………………..3

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О СЛОВЕ…………………………………………...3-4

НАУКА О ПРОИСХОЖДЕНИИ СЛОВ…………………………………4-6

ИСКОННО РУССКИЕ СЛОВА…………………………………………..7-8

ИНОЯЗЫЧНЫЕ СЛОВА В РУССКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ….8-10

ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНАЯ ЛЕКСИКА В СОВРЕМЕННОМ РУССКОМ

ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ……………………………………………….10-11

ЗАКЛЮЧЕНИЕ……………………………………………………………………….12

ЛИТЕРАТУРА………………………………………………………………………...13

ВВЕДЕНИЕ.

С самого раннего детства и до глубокой старости вся жизнь чело­века неразрывно связана с языком.

Ребенок еще не научился как следует говорить, а его чистый слух уже ловит журчание бабушкиных сказок, материнской колыбельной песенки. Но ведь сказки и прибаутки - это язык.

Подросток идет в школу. Юноша шагает в институт или в универ­ситет. Целое море слов, шумный океан речи подхватывает его там, за широкими дверями. Сквозь живые беседы учителей, сквозь страницы сотен книг впервые видится ему отраженная в слове необъятно-слож­ная Вселенная. Через слово он впервые узнает о том, чего еще не видели его глаза. В звучном слове развертываются перед ним льяносы Ориноко, сверкают айсберги Арк­тики, шумят водопады Африки и Америки. Раскрывается огромный мир звездных пространств; зримыми становятся микроскопические космосы молекул и атомов.

Новый человек роднится с древними мыслями, с теми, что сложи­лись в головах людей за тысячелетия до его рождения. Сам он обре­тает возможность обращаться к правнукам, которые будут жить спустя века после его кончины. И все это только благодаря языку.

Все, что люди совершают в мире действительно человеческого, со­вершается при помощи языка. Нельзя без него работать согласованно, совместно с другими. Без его посредства немыслимо ни на шаг двинуть вперед науку, технику, ремёсла, искусство - жизнь.

«Если бы каждый член человеческого рода не мог изъяснить своих понятий другому, - говорил когда-то великий помор Ломоносов, - то бы не токмо лишены мы были согласного общих дел течения, которое соединением разных мыслей управляется, но и едва бы не хуже ли были мы диких зверей, рассыпанных по лесам и по пу­стыням!»

Когда мы говорим «язык», мы думаем: «слова». Это естественно: язык состоит из слов, тут спорить не о чем.

Но мало кто представляет себе по-настоящему, каково оно, самое простое и обычное человеческое слово, каким неописуемо тонким и сложным творением человека оно является, какой своеобразной (и во многом еще загадочной) жизнью живет, какую неизмеримо огромную роль играет в судьбах своего творца - человека.

Если в мире есть вещи, достойные названия «чуда», то слово, бесспорно, первая и самая чудесная из них.

Услышав, что оно устроено сложнее и хитроумнее, чем наиболее усовершенствованный механизм, что оно «ведет себя» иной раз причуд­ливее и непонятнее любого живого существа, вы, пожалуй, сочтете это поэтическим преувеличением. А на деле все сказанное во много раз бледнее действительности. Чтобы убедиться в этом, начнем с самого простого и вместе с тем, может быть, самого сложного - с «многознач­ности» слова.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ И УПОТРЕБЛЕНИЕ СЛОВ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА.

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О СЛОВЕ.

Наука о языке привыкла оперировать по­нятием «слово». Однако швейцарский языко­вед первой половины XX в. Шарль Балли (1865-1947) справедливо писал: «Понятие сло­ва обычно считается ясным; на деле же это одно из наиболее двусмысленных понятий, ко­торые встречаются в языкознании ». Попытки дать строгое определение слова в науке послед­него столетия наталкивались на очень большие препятствия. Любое более или менее чёткое определение слова в чём-то расходилось с тра­дицией или языковой интуицией носителей языка. Некоторые лингвисты, особенно в США, пытались обойтись вообще без понятия «слово», но этот подход ещё больше противоре­чит нашей интуиции. Любой носитель языка, даже неграмотный, имеет некоторое осознан­ное или неосознанное представление о слове. Такие представления отразились и в лингвис­тических традициях.

При этом в разных традициях представление о слове не вполне одинаково. В европейской тра­диции отражено представление о слове как о достаточно сложной структуре. Наука послед­них трёх-четырёх исков выработала представ­ление о том, что слово членится на значимые части: корни, приставки, суффиксы, окончания. Однако античная традиция эти части не выде­ляла, слово (кроме составного вроде благогове­нии) считалось нечленимой единицей (за ис­ключением членения на звуки, моры и слоги).

У арабов и индийцев слово также выступа­ло как сложная единица. Однако жёсткая струк­тура арабского корня требовала выделить ко­рень как особую единицу, отличную от слова: слово состоит из корня, его огласовки (подоб­ной словоизменению у греков) и «добавок» - прежде всего суффиксов. Поэтому в арабской традиции выделялись две главные единицы: сло­во и корень. Особо выделялся корень и у ин­дийцев. Иногда даже считают, что понятия «ко­рень», «суффикс» и т. д. пришли в европейскую науку в XVI-XVII ив. с Востока.

Иначе представляли себе слово в дальневосточных традициях. Несколько упрощая, мож­но считать, что в японском языке окончания (суффиксы словоизменения) не отграничива­ются от служебных слов. В качестве знаменательного слова понимается то, что в русском языке называется основой слова (корень или корень вместе с суффиксами). Если бы по-япон­ски описывался русский язык, то считалось бы, что в последовательности на столиках слов не два, а три: на, столик, ах. Но член предложения здесь всего один. С точки зрения японцев, пред­ложение состоит не из слов, а из более слож­ных единиц.

Наконец, в Китае «цзы» - это не только иероглиф и слог, но и слово. Именно «цзы» зано­силось в словари. Конечно, «цзы» как словарная единица обладала значением. В современном языке помимо значительно боль­шего количества многосложных заимствований есть и сложные слова, состоящие из несколь­ких корней. Однако, как показывают психоло­гические опыты, для языкового сознания даже современного китайца эти сложные слова ско­рее воспринимаются как нечто вроде русских фразеологизмов (железная дорога, детский сад). Чисто грамматические элементы тракту­ются как служебные («пустые») слова, поэтому в китайской традиции не было необходимости различать слово и корень.

Итак, во всех традициях было понятие «сло­во», но свойства этой единицы могли не сов­падать. Вероятно, и сходства, и различия тради­ций здесь отражают некоторую объективную реальность, которую невозможно прямо наблю­дать. Понятие «слово» по своей природе психо­логично. В мозгу человека хранятся готовые «блоки», из которых по определённым прави­лам строится речь. Эти «блоки» не должны быть ни слишком краткими (тогда бы усложнились правила построения речи), ни слишком длин­ными (иначе перегружалась бы память). Можно предположить, что оптимальная «средняя» единица хранения - слово.

Помимо нашей интуиции и анализа тради­ций на это заключение наталкивает и анализ речевых расстройств, в частности вызванных травмами, связанными с повреждениями от­дельных участков мозга. Во время Великой Оте­чественной войны такие травмы изучал выда­ющийся психолог Александр Романович Лурия (1902-1977). Вот попытка одного из ране­ных передать содержание фильма: «Одесса! Жу­лик! Туда... учиться... море... во... во-до-лаз! Арме-на... па-роход... пошло... ох! Батуми ! Барышня... Эх! Ми-ли-ци-о-нер... Эх!.. Знаю!.. Кас-са! Денег. Эх!.. Папиросы». Очевидно, у этого человека не повреждён участок мозга, где хранятся слова, но нарушен механизм построения предложе­ния. Лурия описал и другое расстройство ре­чи, при котором, наоборот, предложения стро­ятся правильно, но повреждён участок мозга, связанный с хранением слов, из-за чего сло­варь очень обеднён, слова заменяются междо­метиями или словами с самым общим значе­нием. Таким образом, разные элементы языка существуют в мозгу раздельно. Поэтому ре­альная речь неизмеримо сложнее, чем просто комбинация слов.

Итак, слово - это прежде всего единица, хра­нящаяся в памяти человека. Собственно линг­вистические свойства слова могут быть и не во всем одинаковыми, что отражается в разных традициях.

НАУКА О ПРОИСХОЖДЕНИИ СЛОВ

Происхождение слов изучает наука которая называют этимологией. Это один из древнейших и один из интереснейших отде­лов языкознания. Основателями его были древнегрече­ские философы, в трудах которых появился и сам термин этимология, составленный из двух греческих слов: etumon, что значит «истина», и 1оgos, что значит «сло­во, учение». То есть сначала этимологией называли уче­ние об истине, об истинном значении слов.

С развитием науки о языке менялись цели и методы этимологических исследований. В современном языкозна­нии перед ученым, который занимается этимологическим анализом, стоят такие задачи:

во-первых, он находит, когда и где (в каком именно языке и диалекте) появилось слово;

во-вторых, устанавливает, из каких частей, по какому образцу оно создано;

в-третьих, определяет древнейшее значение слова.

Например, установлено, что слово копейка появилось в русском языке в XVI в. Оно было образовано от при­лагательного копейный и обозначало имевшую хожде­ние тогда серебряную монету с изображением царя, си­девшего на коне с копьем в руке - копейную деньгу.

Этимология, например, объясняет родство таких слов, как огород - изгородь и город. Городом первоначально называли только укрепление, крепостную городскую сте­ну (ср. московский Китай-город др.). Оказывается, что эти слова родственны англий­скому garden, которые обозначают «сад».

Этимология слова уводит исследователя буквально в глубь веков, когда не было еще письменности; она рас­сказывает о жизни народов, давно исчезнувших, о древ­них культурных связях между народами.

Чтобы показать разнообразие методов этимологиче­ского анализа и материалов, с которыми приходится иметь дело специалистам-этимологам, приведем для при­мера несколько этимологии старых и сравнительно новых cлов.

Луна и месяц. Оба этих слова очень древние, обще­славянские. Слово месяц с давних пор применялось для обозначения не только небесного светила, но и отрезка времени, который определялся в соответствии с фазами этого небесного светила. У слова месяц, как показывают этимологические исследования,- тот же корень, что и в глаголе мерить, в существительном мера.

По поводу происхождения слова луна высказываются различные мнения. Некоторые ученые считают, напри­мер, что луна имеет общий корень со словом луч.

В современном русском языке слова луна и месяц, хотя и являются синонимами, однако различаются по своему употреблению. Так, в литературном языке небес­ное светило принято называть луной (особенно если речь идет о Луне как об объекте наблюдения или исследова­ния) : «Обратная сторона Луны», «Полет к Луне» и т. д. Слово месяц в этом значении употребляется преиму­щественно в народно-разговорной и поэтической речи (вспомните название песни - «Светит месяц», поговорку «Как молодой месяц»).

Одно из ранних стихотворений Пушкина называется «Месяц». Любопытно, что начинается оно так:

Зачем из облака выходишь,

Уединенная луна,

И на подушки, сквозь окна,

Сиянье тусклое наводишь?

А заканчивается то же самое стихотворение такими строками:

Зачем ты, месяц, укатился

И в небе светлом утонул?

Зачем луч утренний блеснул?

Зачем я с милою простился?

Месяц, кроме того, имеет значение отрезка времени в 30 дней. Слово луна, как известно, в этом смысле не употребляется.

Разграничиваются по употреблению синонимы луна и месяц в устойчивых, образных выражениях. Например , мы говорим с луны свалился - о человеке, который про­являет неосведомленность, не знает чего-либо, известно­го всем. Мы говорим также под луной, что значит «в этом мире», «на земле». Заменить слово луна на слово месяц в этих выражениях невозможно.

Этимология - сложная наука. Хорошим этимологом стать трудно. Но и люди, далёкие от науки, любят искать истоки сло­ва, правда, обычно их интересуют связи семантические, смыс­ловые. Под воздействием такой народной этимологии нередка сближаются далёкие друг от друга слова. Например, учёные знают, что предок слова оплеуха - глагол плевать (когда-то бойцы перед кулачным боем имели при­вычку плевать на руки). А может показаться, что оно связано со словом ухо. Такое толкование - народная этимология.

Народная этимология может пересилить реальную историю слова. Так, слово свидетель мы связываем с видеть, понимая его в значении "очевидец" (тот, кто видел своими глазами). Пер­воначально же оно было образовано от глагола ведети "знать" (сравните: украинское слово сведка или белорусское сведок в том же значении).

О происхождении слов можно узнать в этимологических слова­рях, где кратко сообщается их этимология - происхожде­ние и история в языке. Существует ряд этимологических сло­варей, например: «Этимологический словарь русского языка» А. Преображенского «Этимологический словарь русского языка» М. Фасмера, «Краткий этимологический словарь русского язы­ка» и др.

ИСКОННО РУССКИЕ И ИНОЯЗЫЧНЫЕ СЛОВА

На всем протяжении своего развития русский язык сущест­венно изменялся. Перестроились его фонетическая система, мор­фологический и синтаксический строй. Лексический состав языка пополнялся новыми словами, а некоторые слова перестали упот­ребляться. Изменения в лексике происходили и происходят в связи с изменениями в обществе. Из века в век развивалась об­щественная, экономическая и культурная жизнь русского народа, появлялись новые орудия труда, машины, средства связи и пе­редвижения, материалы, улучшался быт людей, появлялись новые предметы домашнего обихода, новые виды одежды и обуви, предметы культуры и т. д. Для называния предметов сохраня­лись древние русские слова и создавались новые русские слова на базе уже имеющихся слов в результате разных способов рус­ского словообразования . Эти слова составляют пласт искон­но русской лексики современного русского языка.

В результате политических, торгово-экономических и культур­ных контактов происходил и происходит торговый, культурный, научный взаимообмен, а следовательно, и проникновение иноязыч­ных слов, которые пополняли и пополняют словарный состав рус­ского языка. Например, в памятниках письменности встречаются с XIV в. заимствованные слова караул (из тюркского), грош (из польского), ковыль (из тюркского); с XV в.- сельдь (из древне-исландского), барсук (из тюркского); с XVI в.- аптека (из поль­ского), аршин (из татарского); с XVII в.- гавань (из голланд­ского), грунт (из польского); с XVIII в.-акация (из немецко­го), газета (из итальянского), крендель (из немецкого); с XIX в.- бублик (из украинского), бинт (из немецкого), анкета (из французского), керосин (из английского); в XX в.- радар (из английского), робот (из чешского), акваланг (из англий­ского) и мн. др. Названные слова составляют иноязычный по происхождению пласт лексики современного русского языка.

Процесс пополнения новых слов в языке двумя путями - на базе уже имеющихся слов и путем заимствования из других язы­ков - закономерное явление во всех языках, в том числе в рус­ском.

ИСКОННО РУССКИЕ СЛОВА

Русский язык относится к славянской группе язы­ков. Родственными ему являются живые восточнославянские язы­ки - украинский и белорусский; западнославянские - польский, кашубский, чешский, словацкий, лужицкий; южнославянские - болгарский, македонский, сербскохорватский, словенский; мерт­вые- старославянский (южнославянский), полабский и помор­ский (западнославянские).

Задолго до нашей эры на территории между Днепром и Вислой обособились племена славян, у которых сложился свой обще­славянский язык.

К V-VI вв. в среде славян, к тому времени значительно рас­ширивших свою территорию, обособились три группы: южная, западная и восточная. Обособление групп славянских племен со­провождалось распадом общеславянского языка на самостоятель­ные языки.

Восточнославянский (древнерусский) язык - это язык обособившейся восточной группы славянских пле­мен.

С VII по IX в. складывалось, а с IX до начала XII в. существо­вало восточнославянское (древнерусское) государство - Киев­ская Русь. Население Киевской Руси говорило на близких друг другу говорах восточнославянского (древнерусского) языка.

В XII-XIII вв. Киевская Русь расчленилась на отдельные княжества. Восточнославянский (древнерусский) язык дал начало трем языкам - русскому, украинскому и бело­русскому. (В основном они обособились уже к XIV в.)

На северо-восточных окраинах Киевской Руси в XIV в. начало создаваться государство Московская Русь, население которого говорило на складывающемся русском языке, В эпоху Москов­ского государства и в последующие эпохи русский язык - это язык только одной из трех восточнославянских народностей.

Исконно русские слова делятся на: 1) общеславянские, 2) восточнославянские (древнерусские) и 3) собственно русские.

Общеславянские (борода, бровь, бедро, голова, губа, горло и др.) и восточнославянские (древнерусские) слова (багор, вдосталь, веревка, ежевика и др.) русский язык унаследовал из общеславянского и восточнославянского (древнерусского) языка. С XIV в. в русском языке стали появляться собственно русские слова (беседка, заблудиться, кочегар, ополчение и др.). В настоя­щее время собственно русские слова составляют значительный пласт лексики современного русского языка.

Собственно русские слова создавались на базе общеславян­ских, восточнославянских (древнерусских) слов и заимствован­ных слов. Например, в XVI в. из польского языка было заимство­вано слово аптека. На основе этого слова в русском языке возникло прилагательное аптечный по правилам русского словопроиз­водства. Этого слова нет в польском языке. Слово аптечный является собственно русским словом.

Ученые, определяя происхождение исконно русских слов, срав­нивают во всех славянских языках значение и произношение слов, обозначающих одни и те же предметы, явления, признаки, действия. Общеславянскими будут те слова, которые окажутся во всех или в большинстве славянских языков, причем среди этих языков обязательно должны быть если не все, то хотя бы часть каждой из трех групп славянских языков (восточной, южной, за­падной). Если окажется, что слова имеются, например, только в болгарском, сербскохорватском, македонском и словенском языках , то это южнославянские слова; если в русском, украинском и белорусском, то это восточнославянские (древнерусские) слова. Если слова имеются только в одном из языков, то это уже соб­ственные образования того или иного славянского языка, напри­мер русского.

ИНОЯЗЫЧНЫЕ СЛОВА В РУССКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ

Иноязычные слова появляются в русском языке как под влия­нием внешних (неязыковых), так и внутренних (языковых) при­чин.

Внешние причины - это различные связи между народами. Так, в X в. Киевская Русь приняла христианство от греков. В связи с этим в древнерусский язык вместе с заимствован­ными культовыми идеями вошло много греческих слов. Были заим­ствованы и научные термины, названия предметов греческой куль­туры, названия растений, месяцев и т. д., например: идея, коме­дия, трагедия, история, магнит, алфавит , синтаксис, грамма­тика, планета, климат, физика, музей, театр, сцена, кукла, вишня , мята, мак, огурец, свекла, кедр, январь, февраль, декабрь и др.

В этот же период на востоке и юго-востоке наши предки всту­пали в контакты с тюркскими племенами - печенегами, полов­цами. С XIII по XV в. Древняя Русь находилась под ордынским игом. В результате этого в русском языке, по подсчетам ученых, укоренилось около 250 тюркских слов. К ним. относятся, напри­мер, такие слова: колчан, юрта, арба, сундук, кабан, аркан, тарантас, башмак, войлок, армяк, колпак, кушак, тулуп, шаро­вары, каблук, лапша, хан, ярлык, топчан.

Особенно интенсивно проникали в русский язык иноязычные слова в XVIII в. Административные и военные преобразования, проведенные Петром I в России, сблизили ее с западноевропей­скими государствами. Появилось много административных, во­енных (особенно морских), музыкальных терминов, терминов изоб­разительного, театрального искусства, названий новых предметов быта, одежды, например: лагерь, мундир, ефрейтор, орден, солдат, офицер, рота, штурм, штык, штаб, кухня, бутерброд, вафля, фарш, галстук, картуз (из немецкого языка); капитан, сержант, авангард , артиллерия, марш, манеж, атака, брешь, батальон, салют, гарнизон, блиндаж , сапер, десант, эскадра, кашне, костюм, жилет, пальто, браслет, мебель, комод, каби­нет, буфет , люстра, абажур , гардина, мармелад, крем (из французского языка); гавань, фарватер, бухта , киль, койка, флаг, верфь , док, кабель, рея, трал, вымпел, каюта, матрос, руль, шлюпка, рейд (из голландского языка); док, яхта, мичман (из английского языка); мольберт, флейта, гастроль (из немецкого языка); партер, пьеса, актер, суфлер, антракт, сюжет, балет, жанр (из французского языка); бас, мандолина, тенор, ария, браво, ложа, опера (из итальянского языка).

Внутренние причины - это потребности развития лексической системы языка, которые заключаются в следующем:

1. Устранение многозначности исконно русского слова, упро­щение его смысловой структуры. Так появились слова импорт, экспорт вместо многозначных исконно русских ввоз, вывоз. Слова импорт, экспорт стали обозначать «ввоз», «вывоз», свя­занные с международной торговлей .

2. Уточнение или детализация соответствующего понятия. Например, в русском языке было слово варенье, которым называ­лось и жидкое, и густое варенье. Чтобы отличить густое варенье из фруктов или ягод, представляющее собой однородную массу, от жидкого варенья, в котором могли сохраниться целые ягоды, густое варенье стали называть английским словом джем. Так же возникли слова репортаж (при исконно русском рассказ), тотальный (при исконно русском всеобщий), хобби (при искон­но русском увлечение), комфорт (при исконно русском удобст­во), сервис (при исконно русском обслуживание) и др.

3. Замена наименований, выраженных словосочетаниями, одним словом. Таким путем появились многие исконно русские слова, например: столовая комната - столовая; мостовая улица - мостовая; электрический поезд -электричка и т. д. Но в ряде случаев исконно русских слов для замены словосочетаний одним словом не оказывалось. Например, для замены словосоче­тания меткий стрелок более всего подошло заимствованное слово снайпер. Так появились, например, слова мотель - «гости­ница для автотуристов», спринтер - «бегун на короткие дистан­ции».

В современном русском языке различают три типа иноязыч­ных слов: 1) заимствованные слова; 2) экзотические слова (экзо­тизмы); 3) иноязычные вкрапления.

Заимствованные слова.- это такие иноязычные слова, которые полностью вошли в лексическую систему русского языка. Они приобрели лексическое значение, фонетическое оформ­ление, грамматические признаки, свойственные русскому языку, употребляются в различных стилях, пишутся буквами русского алфавита.

Экзотические слова также усвоили грамматические свойства русского языка и пишутся буквами русского языка. Одна­ко экзотизмы отражают особенности жизни какого-либо народа (не русского) и употребляются в специфических контекстах, когда речь идет о своеобразии его быта, местности, этнографических особенностях. Экзотизмами являются, например, слова аксакал - «уважаемый человек, старшина», арык - «канал», мэр - «глава городского управления», прерия - «обширная степь в Северной Америке» и т. п.

Если заимствуется предмет, идея, экзотизмы могут перейти в разряд заимствованных слов и стать общеупотребительными. Например, экзотизмом было слово хоккей, но когда эта игра у нас широко распространилась, слово хоккей стало общеупотреби­тельным.

Иноязычные вкрапления отличаются от двух первых групп тем, что передаются на письме в том же написании, которое им свойственно в передающем языке. В устной речи иноязычные вкрапления передаются в том же фонетическом и морфологическом оформлении, в каком они были в передающем языке.

Иноязычные вкрапления ни в толковые, ни в этимологические словари не включаются. Отдельные из них помещены в приложении к «Словарю иностранных слов». Наиболее полно иноязычные вкрапления собраны и в специальном «Словаре иноязычных выражений и слов, употребляющихся в русском языке без пере­вода» .

Иноязычные слова пополняют лексику языка. В этом их боль­шая положительная роль. Однако обильное и без надобности упот­ребление иностранных слов затрудняет общение. Нужно осторожно использовать иностранные слова, не употреблять их без надобности и пользоваться преж­де всего русскими словами, если - они обозначают то же, что и ино­странные.

О происхождении заимствованных слов в русском языке крат­кие сведения сообщаются в толковых словарях с помощью ука­зания на язык-источник. В словарях иностранных слов указывает­ся язык-источник и раскрывается лексическое значение этого сло­ва в передающем языке, а более подробные сведения о заимство­ванных словах даются в этимологических словарях: в них, помимо языка-источника или языка-посредника, указывается время заим­ствования, смысловые и грамматические изменения, происшедшие на почве русского языка, например:

Краткий этимологический словарь русского языка

Абзац.

Школьный словарь иностранных слов

Абзац.

В русском языке преобладают славянские слова. Но так же, как и в других языках, славянский язык соединился с иностран­ными элементами. Это слова греческие, татарские, латинские, немецкие, французские. Некоторые из них, испытав легкие изме­нения, стали совершенно русскими, и их невозможно отбросить.

ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНАЯ ЛЕКСИКА В СОВРЕМЕННОМ РУССКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ

Культурные контакты с другими народами обогатили наш язык большим количеством слов и словообразовательных элементов. Мно­гие из этих элементов достались нам в наследство от. древних греков и римлян и используются в основном в сфере науки, искусства, техники и политики. Желатель­но знать эти элементы «в лицо»: при таком знании даже новые для читателя слова могут быть освоены гораздо легче. Напри­мер: планета, магнит, театр, климат, демократия, деспот, автономия (из древнегреческого); авторитет , арена, глобус, де­путат, доктор, циркуль, демонстрация, агитация, агрессия (из латинского).

Эти и подобные слова вошли в другие европейские языки, будучи оформленными в соответствии с фонетическими и морфо­логическими нормами этих языков. Так, слово революция по-немецки будет (ди революцион), по-английски (э рeволюшн), по-французски (ла револьсьон), по-чешски (революцэ).

Слова, заимствованные из греческого и латинского языков, существующие в ряде неродственных языков (в трех и более), на­зываются интернациональными словами или и нтернационализмами. Такие слова во всех языках имеют общность в значении.

Основную массу интернациональных слов составляют специ­альные слова науки, техники, литературы, искусства, а также общественно-политическая лексика, например: атом, идея, космос, биология, трактор, шасси, культура, литература, трагедия, музыка.

В настоящее время в связи с бурным развитием ряда наук идет процесс создания новых специальных слов (терминов) как в русском, так и в других языках. Для их образования широко используются греческие и латинские основы и словообразующие элементы, например: авто (греч.), авиа (лат.), био (греч.), ген (греч.), фон (греч.). Практика создания терминов на базе мертвых древнегреческого и латинского языков стала международной. На­пример, слова телефон, телеграф, аэростат и др. не имеют жи­вого источника заимствования.

Интернациональные слова могут создаваться не только на основе лексики одного из указанных языков. Нередко берется основа одного языка, а словообразующий элемент другого языка или используются обе основы из разных языков. Так образовано, например, слово автомобиль: первая часть авто - «сам» из гре­ческого языка, вторая мобиль - «движение» из латинского.

Приобщать школьников к этимологии могут не толь­ко учителя-словесники, но и преподаватели всех пред­метов. Обогатить лексический запас, пробудить интерес к значению и происхождению терминов помогает сов­местное составление терминологических сло­вариков с кратким толкованием слов, включающих международные словообразовательные элементы.

Приведем пример такого словарика:

дем (греческое демос - «народ») - демократия, де­мократический; демагогия;

крат (греческое кратос - «власть») - демократия,

аристократия, технократия;

косм (греческое космос - «вселенная») - космонавт,

космический;

лог (греческое логос - «слово, понятие, учение») - геология, биология, филология, физиология;

метр (греческое метрон - «мера») - сантиметр, геометрия, планиметрия;

микро (греческое микрос - «маленький») - микро­скоп, микроэлемент, микрофон;

моно (греческое монос - «один») - монополия, моно-дог;

оним (греческой оннма - «имя») - синоним, анто­ним, омоним , псевдоним, топоним;

скоп (греческое снопео - «смотрю») - микроскоп, телескоп, калейдоскоп, стереоскоп;

теле (греческое теле - «далеко») - телефон, теле­граф, телевидение, телескоп;

цирк (латинское циркулюс-«круг») - циркуль,-циркуляция, циркулировать.

Этот маленький словарь, конечно, не исчерпывает того круга иноязычных словообразовательных элементов, которые должны входить в активный лексический багаж школьников.

Активное владение русскими и ин­тернациональными морфемами дает возможность понимать мно­гие слова, пришедшие в наш словарь из других языков, и глубже, полнее и точнее понимать слова родного языка.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Когда говорят о языке, имеют в виду прежде всего слова. Без знания слов, притом большого их количества, нельзя знать язык, пользоваться им. Это особенно ясно видно при изучении иностранных языков . Если вы изучили звуковой состав чужого языка и его грамматику, но у вас бедный словарный запас, вы знаете мало слов, вы никогда не сможете понимать этот язык, читать и тем более говорить на нем. Конечно, одни слова без знания звукового состава и грамматического строя языка также не обеспе­чивают владения языком, так как только сочетание этих трех элементов составляет язык. Однако именно знание большого количества слов и умение ими пользоваться определяет степень владения языком. Вот почему слово является важнейшим элементом языка.

Знание большого количества слов, правильное их употребление важно не только при изучении иностранных языков. Оно необходимо и в родном языке, в языке, на котором мы говорим с детства. Неверно было бы думать, что
все люди, говорящие по-русски, для которых русский язык родной, говорят одинаково, пользуются одними и те­ми же словами. Запас слов у разных людей различен. В известной мере он характеризует степень культуры человека.
Учеными подсчитано, что запас слов среднего человека, говорящего по-русски, 3 - 4 тысячи слов, запас слов боль­шого писателя, например Пушкина, 21 тысяча слов. Вспомните «высказывания» одного из персонажей романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» - «людоедки Эллочки»,которая изъяснялась всего 30 словами! Чем же объясняется такая разница? Различием в обра­зовании, в условиях жизни, но, кроме этого, и разным отношением к языку. Усвоение слов родного языка отчасти происходит чисто механически, бессознательно. Человек, как губка, впитывает слова родного языка, так как он с дет­ства окружен людьми, говорящими на этом языке.

Мы с детства усваиваем вместе со сло­вами родного языка действующие в языке законы постро­ения (образования) слов. Это дает нам возможность вместо механического запоминания тысяч и тысяч слов сознательно подойти к языку, постичь его тайны и научиться им поль­зоваться как умным и удобным орудием.

ЛИТЕРАТУРА

, Беседы о русском слове Изд.»Знание», Москва 1976

Как делаются слова Изд. академия наук, Москва 1963

Хрестоматия Русские писатели о языке ГУПизд. Ленинград 1955

Л. Успенский Слово о словах Изд. «Детская литература» 1982

Русское слово Изд. «Просвещение» Москва 1991

Энциклопедия для детей Языкознание. Русский язык. Т10 Аванта Москва 2002

This page copyright 2003 V.Dem"jankov.

http://www.сайт

Электронная версия статьи:

Русский текст и метаязык лингвистики сегодня // Русское слово в мировой культуре: Материалы X Конгресса Международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы. Санкт-Петербург, 30 июня – 5 июля 2003 г. Пленарные заседания: сборник докладов. В 2–х т. Т.1. / Под ред. Е.Е. Юркова, Н.О. Рогожиной. – Спб: Политехника, 2003. С.67–81.

Ключевые слова: метаязык лингвистики, семантическая роль, статистика текста

Среди многих функциональных стилей можно выделить также стиль и язык научных текстов о языке, или метаязык лингвистики.

Речь – нечто вроде “коллективного сознания”, в котором устанавливаются и рушатся связи между мнениями о концептах. Лингвистические труды – только часть этой общей речи. Облада специальной подготовкой, лингвисты “обкатывают” свои мнения в своей и чужой речи, присматриваясь боковым зрением к словоупотреблению у себя и у своих коллег. С течением времени меняются излюбленные формулы выражения на этом метаязыке, употребляемые для того, чтобы дать адресату понять: «Мы говорим сейчас о языке, а не о чем-либо другом» и (почти как у Киплинга) «Мы с тобой – братья по теории, ты и я».

Языкознание как научная дисциплина – коллективное профессиональное сознание, специализирующееся на концептах “язык” и “речь”, – пережило в 20 в. несколько волн терминологической моды. В эпоху структурализма господствовало представление о языке как о системе – собственно говоря, об упорядоченном складе, если вспомнить этимологию слова система . В 1960-е гг. в центре внимания оказалось представление о языке как о действующем механизме. Немного позже укоренилась “компьютерная метафора”, когда речевая деятельность виделась в рамках работающего компьютера, производящего обмен данными в памяти и т.п.

В обычном – бытовом и литературном – словоупотреблении лингвистический язык – фантом, поскольку многие высказывания со словом язык можно перефразировать без термина язык . Когда говорят В русском языке много существительных , имеют в виду, что, говоря по-русски, мы обладаем большим выбором имен. Высказывание В русском языке нет артиклей эквивалентно такому: “говоря по-русски, никогда не употребляют чего-либо, напоминающего артикли таких языков, как древнегреческий, английский, французский и т.п.” Более подробно об этом говорится в коллективной монографии Язык о языке под ред. Н.Д. Арутюновой (М., 2000). Слово язык в обыденной речи в смысле “лингвистический язык”, как показывается там, – очень часто синонимично терминам речь и употребление языка в лингвистической теории. Видимо, теория значения как употребления речи отражает обыденный взгляд на язк.

Для сопоставления возьмем тексты нескольких популярных современных авторов, отражающих языковой вкус начала 21 в., – Б. Акунина, В. Маканина, Ю. Мамлеева, А. Марининой, В. Пелевина, Т. Толстой, с одной стороны, – и тексты лингвистических исследований – с другой.

1. Семантические роли слова зык

Все контексты можно расклассифицировать на основании семантической роли, приписываемой слову язык в предложении. Этой классификации

-68- способствует падежная система: часто (но не всегда) по падежной форме (язык , языка , языку и т.д.), можно угадать, о какой роли идет речь.

Что же такое роль слова? В предложении слова бывают подлежащим (субъектом), сказуемым (предикатом), дополнением, определением и т.п. В словаре же лексемам приписаны разные значения, которые группируются и классифицируются в зависимости от того, какие поняти имеются в виду в допустимых контекстах употребления словоформ.

Но, кроме того, можно выделить промежуточную категорию описания – семантическиероли, или просто “роли”слова в предложении, не обязательно прямо связанные с синтаксическими. Например, когда говорят, что предмет речи, задаваемый некоторым словом в предложении, “играет” семантическую роль агенса, имеют в виду, что в картине, входящей в смысл всего предложения, в данном месте (в данной “прорези”) видится действующее одушевленное существо.

При описании языка под таким углом зрения сферы интересов лексикографа и философа не совпадают. Лексикографу наиболее интересно узнать, какие роли и в каких контекстах играет исследуемая лексема. Философ же стремится выяснить, каков сам по себе тот “актер”, которого мы воспринимаем как более или менее удачного исполнителя ролей, лишь догадываясь о том, с каким трудом (или, наоборот, с какой легкостью) этому исполнителю даются все эти роли.

В результате эмпирического анализа большого корпуса русской классической литературы мы приходим к следующей классификации ролей слова язык :

А. Специфические употреблени

1. “Лингвистический” язык

1.1. Прямые значения

1.1.1. Язык-хранилище : система словесного выражения мыслей, служаща средством общения людей, то есть, langue Ф. де Соссюра; типовые конструкции: в языке X есть артикли; древнегреческий язык обладает богатой глагольной системой .

1.1.2. Язык как объект с инструментальным предназначением : стиль, слог; одновременно соответствует и langue , и parole , и langage . Например: Миша, будучи мертвецом, мог говорить языком писателя (Ю. Мамлеев, Центральный цикл). В этой роли язык особенно легко элиминировать, ср.: “мог говорить, как писатель” или – “употребляя те же выражения, что и писатели”, во втором случае с формой множественного числа писателей.

1.1.3. Язык-сцена, или платформа : средство и манера речи, общения, не обязательно вербального (язык музыки ); что-то вроде langage . Типовые конструкции: перевести с одного языка на другой; найти общий язык . Эта роль противопоставлена роли инструмента (1.1.2): так, говорить на красивом немецком языке – не то же, что говорить красивым немецким языком .

1.1.4. Язык-агенс как творческая сила; напр.: Язык чертов с незапамятных времен борется за независимость от мозгов (С. Альтов).

1.2. Переносные значения (маргинальные значения):

-69-

1.2.1. (Устаревшее) народ

1.2.2. Пленный-информатор

2. Орган в полости рта

2.1. Прямые значения (анатомо-гастрономический язык):

2.1.1. Орган в полости рта в виде мышечного выроста, главное предназначение которого – пережевывать и глотать пищу. Среди прочего, во фразеологии говорят о следующих предназначениях такого языка (переносным значением в соответствующей идиоматике обладает не слово язык , а обрисовываемая ситуация в целом):

Лижущий язык; напр.: Когда Тюльпанов закончил, следователь облизнул белесым языком толстые губы и медленно повторил: Акушерка из нигилисток ? (Б. Акунин, Декоратор);

Симптоматический язык: Закидай полз из последних сил, высунув язык и глядя в одну точку – туда, где застыла охваченная ужасом Марья Афанасьевна (Б. Акунин, Пелагия и белый бульдог);

Символический язык; напр.: И показала, гнусная карга, широкий красный язык (Б. Акунин, Пиковый валет).

2.1.2. Материал для приготовления блюда, также называемого язык

2.2. Переносные значения:

2.2.1. “Органический” язык, т.е., язык как орган в полости рта, на котором речь образуется (язык-станок) , напр.: проситься на язык, вертеться на языке, (быть ) на языке, сорвалось / слетело (слово ) с языка .

2.2.2. Предмет, имеющий форму языка : язык пламени, колокола , ботинка ; эта группа ролей маргинальна , если нет дальнейшего переноса. В результате же дальнейшего переноса получаем очень широко употребительную разновидность:

2.2.2.1. действующий органический язык (болтающий язык ; развязывать язык и т.п.), иногда олицетворяемый – т.е.:

2.2.2.1.1. органический язык-агенс: Злые Языки говорили, что мы c Зыковым как прозаики стоим друг друга и что вся разница наших судеб в случайности признания и непризнания. (В. Маканин, Андеграунд).

Б. Неспецифические употреблени –

неспецифические (внеролевые) употребления, характерные для гуманитарной речи вообще и относимые практически к любому абстрактному имени, когда говорят, например, что язык существует , нравится, отражает , на язык влияют, язык рассматривают, реконструируют или определяют (как нечто ) или он сам выступает как нечто; или когда язык связывают с чем-либо и т.п.

Не обязательно ожидать, чтобы один автор реализовывал все ролевые возможности нашей лексемы. Так, А.С. Пушкин не полностью использовал возможности семантики слова язык . Пушкин избегает вещественных, низменных, “профанных” употреблений этой лексемы, этим отличаясь от своих современников (особенно от Н.В. Гоголя) и более поздних поэтов (особенно С. Есенина).

В противоположность лингвистам, писатели в художественных произведениях часто говорят об органическом языке, особенно часто – в именительном и винительном падежах. Например: … спросил Эраст Петрович

-70- и прикусил язык, ибо про это знать ему вроде бы не полагалось (Б. Акунин, Азазель) и т.п., или о предмете, имеющем форму языка: Он подтащил упирающегося Эраста Петровича к крыльцу и дернул за язык бронзового колокольчика (там же).

Теперь сопоставим тексты современной художественной литературы с некоторыми текстами современных лингвистов. Поскольку же в работах лингвистов говорят, в основном, о лингвистическом языке, а об органическом говорят разве что в фонетических исследованиях, – главное внимание будет уделено прямым лингвистическим значениям лексемы язык . Материал мы классифицируем по падежным формам слова язык.

2. Тексты современной художественной литературы

Относительная частотность падежных форм в художественных произведениях такова. Наиболее частотна форма именительного / винительного падежа ед.ч.; в два с половиной раза реже ее формы предложного и (еще немного реже) родительного ед.ч., в полтора раза реже встречаютс формы творительного падежа ед.ч. В два раза реже последней – формы родительного падежа мн.ч., в полтора раза реже которого – формы именительного / винительного падежа. Частотность остальных форм примерно одинакова. Итак:

И./В.е. » П.е., Р.е. > Т.е. » Р.м. > И./В.м. > П.м. > Д.м., Т.м. > Д.е.

I. Единственное число

1.1. У Б. Акунина, как известно, имитирующего стиль 19 в., лингвистический язык имеетс в виду в 44% случаях, напр.: … звучит язык Данте , Турецкий гамбит. В нескольких случаях встречаем “язык-сцену” (Вы мне показывали ваш перевод письма на современный язык , Б. Акунин, Алтын-Толобас), а в основном – при предикате знать / изучать (язык ).

1.2. У В. Маканина в совершенно незначительном числе случаев язык агентивен: …язык называет, Язык точен, бьет в десятку (В. Маканин, Андеграунд). В остальных контекстах имеется в виду часть ротовой полости.

1.3. У Ю. Мамлеева всего в 25% случаев имеется в виду лингвистический язык, причем главным образом как “язык-сцена” (А потом уже можно было перейти на более простой язык: что случилось, кто о чем думает, что пишет , Ю. Мамлеев, Московский гамбит).

1.4. У А. Марининой в 40% случаев имеется в виду лингвистический язык, чаще всего – в контексте “знать иностранный (английский, итальянский) язык” или как “язык-сцена”: На 1 июня до необходимой суммы им не хватало 90 тысяч рублей, что в переводе на общепонятный валютный язык означало 4000 долларов (А. Маринина, Когда боги смеются).

1.5. У В. Пелевина в половине случаев употреблений этой формы имеется в виду лингвистический язык, а именно – наиболее часто – как предмет знания и изучения: Поэтому в Москве так много его книжек, а дети так плохо знают язык (В. Пелевин, Generation "П"); В терминологии Чапаева это означало изучить язык, на котором говорит масса

-71- (В. Пелевин, Чапаев и пустота). Кроме того: как предмет понимания (…Вера, разбиравшая этот язык с некоторыми усилиями …, там же), предмет разработки (… какой смысл разрабатывать особый язык, когда можно прекрасно обо всем поговорить, встретившись на общих работах? В. Пелевин, Онтология детства). Особое место занимает язык как хранилище, напр.: Язык содержит "единицы смысла" (термин Карлоса Кастанеды), используемые в качестве строительного материала для создания лексического аппарата, соответствующего культуре психической деятельности (В. Пелевин, Зомбификация) и сцены, на которую переходят, чтобы добиться взаимопонимания: Перевели на нормальный язык (В. Пелевин, Чапаев и пустота).

1.6. У Т. Толстой большей частью говорится о высовывающемся языке: А друга Оленька, что вот тут, в Рабочей Избе, картинки рисует и язык высунула (Т. Толстая, Кысь). Только два раза находим у нее упоминание языка как предмета знания, типа: Гладкая периста грудка, человечье лицо – если сядет такая птица на ваши перильца, склонит головку, заворкует – заглядишься в ее глаза, забудешь человечий язык, сам защелкаешь по-птичьи, запрыгаешь мохнатыми ножками по чугунной жердочке (Т. Толстая, Ночь).

2. Родительный падеж

2.1. У Б. Акунина подавляющее большинство составляет упоминание незнания или забвения языка, типа: не знать какого-либо языка или лишиться языка ; напр.: Ни одного человеческого языка Тарик-бею понимать не полагалось (Б. Акунин, Пиковый валет).

2.2. Единственный случай употребления этой формы у В.Маканина – язык как станок, с которого идут слова: Просто с Языка шло (В.Маканин, Андеграунд).

2.3. У Ю. Мамлеева количество примеров также очень мало, немного больше остальных случаев – с языком-сценой: Она пела песню на славянском языке, но в ней проявлялс древний слой праславянского языка (Ю. Мамлеев, Центральный цикл).

2.4. Подавляющее большинство употреблений у А. Марининой – при отрицании предиката знания (Буквы были латинские, но слова явно не английские, а никакого другого иностранного языка Зарубин не знал , А. Маринина, Седьмая жертва) и нахождения общего языка, т.е. языка-сцены (напр.: Он уже начал опасаться, что не сможет найти с этим человеком общего языка , А. Маринина, Не мешайте палачу). А также без отрицания в присубстантивной позиции – при числительных два , четыре и т.п., тоже как предмета знания: Освоение нового языка было в семье делом таким же естественным и повседневным, как чтение книг, поддержание чистоты в квартире и приготовление пищи (А. Маринина, Игра на чужом поле); … завуч школы, преподаватель английского языка и литературы (там же); а также когда говорится о переходе с одного языка-сцены на другой: … она их правильно перевела с птичьего языка на человеческий: не входи в ту дверь, которая будет открыта, ищи ту, котора заперта (А. Маринина, Стечение обстоятельств). Преобладает же роль языка как объекта знани / незнания.

-72-

2.5. У В. Пелевина доминирует присубстантивная позиция слова языка , напр.: …посостязаться с мастером языка, которому не обидно и проиграть, он успокоился (В. Пелевин, День Бульдозериста); … словарем русского языка, выпущенным Академией наук СССР (В. Пелевин, Бубен Нижнего Мира). Характерны для него же тема смешения языка (Когда происходит смешение языка, возникает вавилонская башня , В. Пелевин, Generation "П") и знания языка, ср. … в училище его не любили за преувеличенный педантизм, плохое знание русского языка, а с отлично знавшим немецкий Юрием он был накоротке (В. Пелевин, Хрустальный мир).

2.6. У Т. Толстой эта форма очень редко употребляется как лингвистический язык, и все в значении платформы (… и почти уже закончен перевод ненужной книги с редкого языка , Т. Толстая, Река Оккервиль). Во всех остальных контекстах упоминается язык-орган.

3. Дательный падеж

3.1. У Б. Акунина всего один раз в контексте учить языку (т.е. объекту знания): Мать научила его французскому языку, пристрастила к французской литературе и к французскому вольнодумству (Б. Акунин, Турецкий гамбит).

3.2. У В.Маканина, Ю. Мамлеева, Т. Толстой нет, а у В. Пелевина – один раз в словосочетании подходы к языку , т.е. к предмету изучения (… даже несхожие между собой цивилизации выработали типичные подходы к тому, что лежит в основе любой культуры, – языку и его алфавиту , В. Пелевин, Гадание на рунах или рунический оракул Ральфа Блума). То есть, эта форма нетипична в неспецифическом значении.

3.3. У А. Марининой в большинстве случаев говорится об экзамене или олимпиаде по какому-либо языку, т.е. роль объекта знания (Классный руководитель объявляет родителям результаты городской контрольной по русскому языку , А. Маринина, Украденный сон). Один раз – также как о предмете знания в совмещении с ролью сцены при предикате удивляться : Коротков подивился правильному, почти литературному языку, на котором изъяснялся недавний заключенный (А. Маринина, Реквием). Один раз имеется в виду язык-станок: Коварная буква "р" каталась по языку и зубам в произвольно выбранном направлении, упорно не желая становитьс на положенное ей место (А. Маринина, Шестерки умирают первыми).

4. Творительный падеж

4.1. У Б. Акунина чаще всего говорится о поцокивании языком, т.е. не о лингвистическом языке, а о языковом жесте: Он зацепил пальцем ее сиротский чулочек, свисавший с койки, и жалостно поцокал языком: «Как бомжиха -- в шкарпетках на ленточке» (Б. Акунин, Сказки для Идиотов). Немногочисленные упоминания лингвистического языка связаны с предикатом выражаться : Выражаясь языком дворов и мусоров, чистый ботаник (Б. Акунин, Алтын-Толобас) – это роль фантомного языка-стиля (поскольку можно перефразировать предложение, не упоминая слова язык ), говорить : Говорил Пахоменко хорошим народным языком – заслушаешься, только частенько вставлял малороссийские словечки (Б. Акунин, Декоратор) и владеть – т.е. объекта знания (Я не владею Ее языком в совершенстве , Б. Акунин, Любовница смерти).

-73-

4.2. У В.Маканина говорится только об органическом, а не лингвистическом языке;

4.3. У Ю. Мамлеева данная форма (если имеется в виду лингвистический язык) употребляется при предикатах типа говорить . Язык здесь – фантом, синоним дл слова стиль (Мы все говорим одним языком, это страшный знак единства , Ю. Мамлеев, Центральный цикл) или просто избыточен, как в следующем предложении: … и слышит красавец, что заговорила, заговорила его Настенька человеческим языком! (Ю. Мамлеев, Народно-мифологические рассказы). Есть совсем немного примеров с предикатом владеть , о языке как объекте знания: … он давно подозревал, что владеет ангельским языком (Ю. Мамлеев, Американские рассказы).

4.4. У А. Марининой в двух третях случаев имеется в виду лингвистический язык,

Предикате речи (Но Василий Петрович написал свое объяснение нормальным русским языком, без употребления жаргона и без единой грамматической ошибки , А. Маринина, Реквием),

- (о)владения языком: Нужно только как следует овладеть одним, языком, а уж потом чем дальше – тем проще (А. Маринина, Игра на чужом поле),

Овладения знаниями (т.е. язык как объект), ср. В детстве и юности она была счастлива, только занимаясь математикой или иностранным языком (А. Маринина, Игра на чужом поле).

4.5. У Пелевина один раз встретилось владение языком и один – языком как форма подлежащего в пассивной конструкции: Все заметные девиации "психического фона" тут же, как фотокамерой, фокусируются языком (В. Пелевин, Зомбификация).

4.6. У Т. Толстой встречается только один раз как органический язык: …в Свиблове, – заплетался языком Тетеря, – от метро пять минут (Т. Толстая, Кысь).

5. Предложный падеж

5.1. У Б. Акунина и В.Маканина исключительно, а у Ю. Мамлеева почти во всех случаях имеется в виду язык-сцена, на котором нечто говорят, напр.: Это на дохтурском языке “пятно родимое” (Б. Акунин, Декоратор); Держались один за другого, перекрикиваясь на своем языке (В.Маканин, Кавказский пленный);

5.2. У А. Марининой в подавляющем большинстве случаев имеется в виду язык- сцена (Сейчас-то я с папашей разговариваю на своем языке, а тогда еще мелкий был, спорить не умел , А.Б.Маринина, Седьмая жертва), есть пара упоминаний языка-хранилища (Юрочка, ты никогда не задумывался над тем, что в русском, языке ярко проявляется половой шовинизм?

А. Маринина, Призрак музыки) и немного – языка-станка: Слова уже крутились на языке и готовы были вот-вот вырваться, но Сергей вовремя спохватывался: выгонит еще к чертовой матери (А. Маринина, Имя потерпевшего – никто).

5.3. У В. Пелевина в основном имеется в виду язык-сцена (На юридическом языке это значит, что в первую очередь Аллах создал понятия ,

-74- В. Пелевин, Generation "П") и заметно реже – язык-хранилище: Даже мирное слово "дизайнер" казалось сомнительным неологизмом, прижившимся в великом русском языке по лингвистическому лимиту, до первого серьезного обострения международной обстановки (В. Пелевин, Generation "П").

5.4. У Т. Толстой находим только пару примеров, в обоих случаях – язык- хранилище: … да и слова такого нет в языке, чтоб сказать, докуда видно с башни ! (Т. Толстая, Кысь).

II. Множественное число

1. Именительный / винительный падеж – в подавляющем большинстве случаев имеем язык как объект знания:

1.1. Весьма редок у Б. Акунина; как лингвистический язык – единичный случай в роли предмета знания (Исполнителен, пишет грамотно, языки знает, смышленый… , Б. Акунин, Азазель).

1.2. У Маканина только метонимия (органический язык замещает своего обладателя): Злые Языки говорили, что … (В.Маканин, Андеграунд).

1.3. У Мамлеева – всего один раз, при предикате знать (…он же знает языки …, Ю. Мамлеев, Московский гамбит).

1.4. У А. Марининой – в подавляющем большинстве случаев как объект при предикате знания и изучения (Артему это удалось, так ведь на то он и Артем, головастый мужик и языки иностранные знает, как родную речь , А. Маринина, Убийца поневоле).

1.5. У В. Пелевина лишь в контексте знания языка: … любой, понимающий эти языки, сойдет с ума от величия германского духа (В. Пелевин, Оружие возмездия).

1.6. У Т. Толстой очень редко, и не как лингвистический язык.

2. Родительный падеж

2.1. У Б. Акунина очень мало случаев, а именно: предмет знания (Он очень умен, европейски образован, знает несметное количество восточных и западных языков , Б. Акунин, Азазель).

2.2. У Маканина всего один раз в словосочетании языков костра (Кавказский пленный), т.е. не лингвистический и даже не органический язык.

2.3. У Мамлеева тоже очень мало, и только в присубстантивной позиции в предложении: Кончил он где-то факультет иностранных языков (Ю. Мамлеев, Московский гамбит) – т.е. место, где изучают иностранные языки. Другой случай – в квантификации в роли сцены (Вскоре появилось переведенное на восемнадцать языков, прогремевшее на весь мир его эссе …, Ю. Мамлеев, Американские рассказы).

2.4. У А. Марининой несколько десятков случаев, почти исключительно как лингвистический язык, но обычно – как объект знания и изучения с квантификацией (Вот вы сказали, что знаете пять иностранных языков , А. Маринина, Седьмая жертва).

2.5. У В. Пелевина в роли сцены, с которой переходят на другую (… пришлось довольствоваться переводами с языков народов СССР , В. Пелевин, Generation "П") и при упоминании смешения языков .

2.6. У Т. Толстой – нет.

-75-

3. Дательный падеж

3.1. У Б. Акунина, В.Маканина, Ю. Мамлеева, Т. Толстой, В. Пелевина – практически нет.

3.2. У А. Марининой – почти исключительно с предикатами обучать и быть способным к иностранным языкам, т.е., в роли объекта знания и/или изучени (Матушка – лингвист, специалист по разработке методик обучения иностранным языкам , А. Маринина, Реквием).

4. Творительный падеж

4.1. У Б. Акунина, В.Маканина, Ю. Мамлеева, В. Пелевина, Т. Толстой – весьма редко и не в значении “лингвистический язык”.

4.2. У А. Марининой – в роли предмета изучения, при предикатах владеть и заниматься (Может, вы не знаете, но она свободно владеет пятью европейскими языками , А. Маринина, Игра на чужом поле).

5. Предложный падеж

5.1. У Б. Акунина несколько примеров, в них роли сцены и хранилища одинаково частотны, ср.: Хоть мы и говорим на разных языках, но иероглифы-то одни и те же (Б. Акунин, Левиафан); Такого слова в европейских языках нет (там же). То же у Ю. Мамлеева и В. Пелевина.

5.2. У В.Маканина и Т. Толстой – нет.

5.3. У А. Марининой чаще всего – язык-сцена: Цифры, длинные фразы, непонятные термины, даже слова на иностранных языках – она все запоминала и воспроизводила с непринужденной улыбкой (А. Маринина, Иллюзия греха). Значительно реже – хранилище: Сегодня она выбрала правила постановки вопроса к прямому дополнению в языках финно- угорской группы (А. Маринина, Игра на чужом поле). При предикатах разбираться и специализироваться (в языках ) язык выступает в роли объекта знания: Обладая абсолютным слухом и хорошо разбираясь в иностранных языках, Настя подумала … (А. Маринина, Стечение обстоятельств).

3. Тексты современных лингвистических сочинений

Описательные (в том числе и т.н. “теоретические грамматики”); типовые примеры – практическая грамматика английского языка, Академическая грамматика 1980 г. (далее АГ-1980), словари;

Теоретические.

В обоих типах лингвистических работ слово язык практически не употребляется в “нелингвистическом значении”. Направленность этих двух типов текста различна. В описательных работах перечисляется репертуар средств конкретного языка, для них наиболее существенна роль языка-хранилища. Теоретические же работы сродни философским, а в том, что касаетс употребления слова язык , они обладают большим, но не полным сходством с художественными текстами.

Другая особенность теоретического дискурса состоит в том, что в нем язык берется вообще (напр.: теория языка ), а в дескриптивных работах язык только очень редко употребляется без указания, какой именно: английский, русский, японский и т.п.

-76-

Сопоставим эти типы по тем же категориям, что и тексты художественной литературы, отвлекаясь от тех случаев, в которых язык входит в цитации или примеры. Отвлекаемся мы также от назывных предложений, в частности, от заглавий (напр.: Русский литературный язык первой половины XIX века ), в которых, как и вообще в беспредикативных словосочетаниях, какую-либо роль слову язык приписать затруднительно. Не рассматриваем мы подробно и неспецифических употреблений, доля которых огромна в теоретических работах и значительно скромнее в дескриптивных – отчего, в частности, теоретические работы более доступны неспециалистам, чем дескриптивные. Ведь неспецифические предикаты направляют мысль интерпретатора в то русло, которое для негуманитария могло еще и не сформироваться, а потому все высказывания с такими предикатами находятся за пределами понимания и жизненного смысла дл нелингвиста, осваивающего язык.

I. Единственное число

1. Именительный / винительный падеж

1.1. В дескриптивных работах частотными предикатами являются: охватывать (Синтаксическая система литературного языка, так же как и литературный язык в целом, охватывает обе формы языка – письменную и разговорную …, АГ-1980), обладать (Русский язык обладает разными формальными средствами выражения подчинительной связи , там же), обслуживать (Весь английский язык в качестве сказуемых обслуживают только 7 формул , Л. Кутузов, Практическая грамматика английского языка). При них язык трактуется как хранилище, в которое некоторый элемент может войти , обогатив его (Выражение это давно и очень прочно вошло в русский язык , Д.Ю. Кобяков, Приключения слов). Но наиболее часты – изучать и знать (Эта книга предназначена для изучающих английский язык …, А.С. Хорнби, Конструкции и обороты английского языка), когда у языка роль объекта знания, и переводить на (…которое переводится на русский язык …, там же) – роль сцены.

1.2. В теоретических работах есть, кроме указанных, и другие предикаты:

- язык служит тем или иным целям (Ведийский язык, служивший индийской ветви ариев , И.П. Сусов, История языкознания),

- язык получает распространение (т.е. употребляется) и т.п.,

Язык знают , понимают, исправляют – или утрачивают и забывают .

Везде при этом язык выступает в роли объекта. Когда говорят, что язык функционирует или что он реагирует на что-либо, вырабатывает какую-либо способность в себе и т.п., этот объект интерпретируется как механизм или организм. На язык переводят (язык-сцена), он располагает , напр., лексемами: Теоретически ничто как будто не противоречит тому, чтобы язык располагал лексемами, имеющими коммуникативные функции темы/ремы и данного/нового (Ю.Д. Апресян, Типы коммуникативной информации дл толкового словаря). Большое количество олицетворений встречаем в книге Ю.С. Степанова «Константы» (напр.: Язык принуждает – или, лучше сказать, – не принуждает, а мягко и благотворно

-77- направляет людей в именованиях, присоединяя поименованное к самым глубинным пластам культуры). Несколько особняком стоят выражения типа «язык имеет письменность» (…своё письмо с очень длительной историей имел и эламский язык , И.П. Сусов, История языкознания): такие предложения нельзя перифразировать так: “в состав языка входит письменность”.

2. Родительный падеж

2.1. В дескриптивных работах эта форма употребляется чаще всего в присубстантивной позиции, типа: грамматическая система русского языка , словарь русского языка. Тогда словоформа языка трактуется, как правило, не специфически, а как элемент теоретического дискурса; кроме того, встречаем словосочетания типа изучение / преподавание / использование русского языка , номинализацию, в которой язык играет роль объекта изучения / знания. Более специфично упоминание языка-хранилища: … будучи прямым заимствованием из французского языка, оно коренным образом изменило свое значение (А.Д. Шмелев, Широта русской души).

2.2. О теоретических работах можно сказать то же самое. Выражения типа богатство языка можно трактовать как трансформированную роль хранилища, а изучение языка – как роль объекта знания, однако их частотность сравнительно невелика на фоне общегуманитарных словосочетаний типа: создание для японского языка, описание / грамматика японского языка , явления / особенности русского языка и т.п.

3. Дательный падеж

3.1. Эта форма весьма нечаста в описательных работах. Относительно часты предикаты класса принадлежать (Русскому языку принадлежит большое количество безглагольных предложений , АГ-1980), придающие языку роль хранилища. Однако с этим падежом очень велико употребление неспецифических сочетаний, таких как отвращение к языку и свойственны современному разговорному языку .

3.2. Специфические употребления (такие как обучение языку и пособи по русскому языку – где имеем язык как объект обучения) реже тех случаев, когда дательным падежом управляет глагол «общетеоретического» класса (ср.: обращаться к ведийскому языку, интерес к китайскому языку, исследования по русскому языку ).

4. Творительный падеж

4.1. В описательных работах, как и в письменном стиле речи вообще, довольно часто используется форма пассивного агенса, напр.: …грамматический образец (структурна схема, предикативная основа), специально предназначенный языком для построения отдельной относительно самостоятельной единицы сообщения (АГ-1980) и сравнительные конструкции (более широкое по сравнению с современным литературным языком употребление огласованных форм , В.М. Марков, Очерки по истории русского литературного языка), предикаты типа обращаться с (языком ), служить и стать (международным языком ). Значительно менее часты специфические (иногда номинализованные) предикаты изучения (заниматься языком, работа над языком , овладеть / владеть языком ), управляющие творительным падежом.

-78-

4.2. В теоретических работах картина близкая, число неспецифических предикатов еще больше.

5. Предложный падеж

5.1. В описательных работах подавляющее большинство употреблений связано с ролью хранилища (напр.: … в языке имеет место совпадение, перекрещивание их функции в сфере номинации , АГ-1980), особенно при предикатах существования, разграничения (в русском языке различаются …), употребляться , закрепиться, функционировать, действовать , обнаруживать тенденцию (к чему-либо) и т.п. Лишь в единичных случаях, в лирических отступлениях, встречается язык-сцена: Как было бы просто и легко общаться на иностранном языке, заменяя в предложениях только слова из одного языка на слова из другого! (Л. Кутузов, Практическая грамматика английского языка). Употребление этой роли придает дескриптивному сочинению популяризаторский привкус. Сравнительно редко встречаютс и неспецифические контексты, типа наука о языке .

5.2. В некоторых теоретических работах неспецифические контексты (представления о языке , наука о языке и т.п.), а также язык-сцена (…миссионеры- иезуиты, издававшие на китайском языке книги о западной науке и технике , И.П. Сусов, История языкознания), представлены гораздо шире, чем язык-хранилище. Иногда роль хранилища и неспецифическая роль (напр., при глаголе видеть – в чем-либо что-либо) сочетаются в рамках одного предложения: В каждом отдельном языке видится инструмент для специфической интерпретации мира в соответствии с заложенным в этом языке

миропониманием, орудие формирования для говорящего на нём народа картины мира (там же).

II. Множественное число

1. Именительный / винительный падеж

1.1. В описательных нетипологических или сравнительно-исторических текстах встречается очень редко. Употребляя эти формы, автор позволяет себе воспарить над обыденностью и к точности не стремится: Все современные языки пришли к нам из далекого прошлого, непрерывно развиваясь и совершенствуясь на своем пути (Л. Кутузов, Практическая грамматика английского языка). Язык как объект изучения, язык-сцена (на который нечто переводят) и язык- хранилище (в состав которого входит то или иное слово) одинаково часты, но еще более часты неспецифические контексты.

1.2. В теоретических работах употребительность этой формы значительно больше. Преобладают: язык-сцена (когда говорят о переводе на иностранные языки) и неспецифические предикаты рассматривать, исследовать, группировать, сравнивать, оценивать и т.п. языки.

2. Родительный падеж

2.1. В дескриптивных текстах случаи единичны, а именно, в роли объекта знани (знатоки языков , преподавание иностранных языков ) и хранилища (при предикате существования с квантификацией: нечто существует в большинстве языков ).

2.2. В теоретических текстах употребительность в десятки раз выше, особенно в неспецифических ролях в качестве подчиненной части

-79- именного словосочетания (Его принципы хорошо приложимы к описанию ряда языков Юго- Восточной Азии …, И.П. Сусов, История языкознания). Роль хранилища (из которого нечто приходит в другой язык) удивительно редка (напр.: … осмыслении фактов из множества ранее неизвестных языков Азии, Океании, Америки, Африки …, там же). Язык-сцена упоминается еще реже.

3. Дательный падеж

3.1. В дескриптивных текстах чрезвычайно редок.

3.2. В теоретических текстах – при неспецифических предикатах, типа: интерес к языкам , равный священным языкам , подход к языкам , присущий всем языкам .

4. Творительный падеж

4.1. В описательных текстах чрезвычайно редок – в основном, при глаголе владеть (языками ).

4.2. В теоретических текстах встречается еще реже. Находим его исключительно в неспецифических ролях. А именно: логического подлежащего пассивной конструкции (Мартынов считает, что это слово заимствовано германскими языками из славянского , Ю.С. Степанов, Константы) и при предикатах контакта (с языками), сравнения или родства и иметь дело (с чем-либо), напр.: В ранге языка мирового общения русский язык контактирует непосредственно лишь с несколькими языками того же ранга, там же).

5. Предложный падеж

5.1. В описательных текстах – почти исключительно роль хранилища (…все же можно видеть идиоматичность в двух языках (Е.М. Верещагин, В.Г. Костомаров, Приметы времени и места…).

5.2. В теоретических работах употребительность значительно выше, а картина близка к тому, что наблюдается в формах единственного числа.

Относительная частотность падежных форм в двух типах лингвистических текстов такова. В дескриптивных работах наиболее частотны формы предложного падежа ед.ч., в полтора раза реже встречаются формы родительного падежа ед.ч., еще в два раза меньше – формы именительного / винительного падежа ед.ч., остальные формы по частотности практически мало отличается друг от друга. Итак:

П.е. » Р.е. » И./В.е. »> Т.е., П.м., Д.е. » И./В.м., Р.м. > Т.м. > Д.м.

В теоретических же работах преобладают формы родительного падежа ед.ч., примерно в два с половиной раза реже употребляются формы именительного и предложного падежей ед.ч., еще немного реже – формы родительного падежа мн.ч. Формы творительного и дательного и падежей ед.ч. употребляются еще в два раза реже:

Р.е. »> П.е. > И.е./В.е. > Р.м. » Т.е. > Д.е. > П.м. > И./В.м. > Т.м. > Д.м.

Как видим, по употреблению форм предложного и родительного падежа единственного числа можно отличить теоретические работы от описательных.

Однако, если взять отдельно какую-либо конкретную теоретическую работу, то, в зависимости от интересов и фона автора, можно обнаружить

-80- интересные отклонения от указанных закономерностей. Так, в работе Ю.С. Степанова «Константы» (1-е изд., 1997) имеем:

П.е. (417) > Р.е. (382) » И./В.е. (221) > П.м. (144) > Р.м. (101) » Т.е. (48) > Д.е. (30), И./В.м. (28) » Д.м. (11), Т.м. (10).

То есть, по наиболее частотной своей характеристике эта работа скорее описательная, и не случайно: ведь она построена как словарь, пусть даже трактующий теоретические проблемы.

Заключение

Слово язык очень часто употребляется и в классической художественной литературе 19-20 вв., и в литературе начала 21 в., но обладает свойствами иными, чем в произведениях лингвистов. Главный герой лингвистических сочинений – язык, а не человек. Главный же герой обыденной речи – именно человек. Под влиянием обыденной речи, обыденного сознания в конце 20 – начале 21 в. произошел в нашей науке поворот к «человеку в языке». Это – интерес к исследованию обыденных представлений о мире, «наивные теории» (folk theories) этики, психологии, философии.

Отвлеченность от обыденных интересов обычного человека, необходимость большого фона фактографических и терминологических знаний затрудняют доступ к фундаментальным лингвистическим знаниям. Возможно, положение лингвистики даже хуже, чем у других наук. Так, на всю жизнь остаются школьные знания теоретической математики, физики, химии и т.п., но вряд ли кто-либо назовет сопоставимое количество сведений из теории языка. Более того, поэты- концептуалисты употребляет наши лингвистические термины в пародийном ключе.

В некотором смысле, это положение естественно. Лингвистический метаязык – как любой «профессиональный язык» – сходен с жаргоном. Как и на жаргоне (напр., на арго), на этом метаязыке можно выразить далеко не все, что существенно для обыденного сознания. Например, объяснение в искренней любви на арго звучит пародийно. Гораздо больше подходит арго дл выражения презрения, ненависти и т.п. Для поэта язык – предмет любви и восхищения. А выразить эту любовь к языку на лингвистическом метаязыке так же трудно, как и объясниться в любви на воровском арго. И наоборот: далеко не все, что может сказать лингвист своим коллегам, существенно для обычного человека (другое дело – насколько удачно мы формулируем свои мысли на общедоступном языке). Можно предположить, что когда лингвистика приобретет общественный статус других наук – математики, химии, физики, – если это вообще когда-либо произойдет, – изменится и станет более разнообразным употребление слова язык в обыденной речи. Стремиться же к такому повышению статуса гуманитарных наук нам нужно: иначе вакуум будет заполнен тем, что к духовности не имеет никакого отношения.

Возникает вопрос: есть ли у теоретического языкознания проблемы, которые так же жизненно необходимы любому человеку в 21 в., как и основы иных научных дисциплин? Или же базовый багаж знаний в нашей области сводится к техническому инвентарю, связанному с формулировкой

-81- норм («правил») родного или иностранного языка? Кстати, и этой областью средний образованный человек владеет не всегда безукоризненно, ср. частое употребления термина буква вместо звук у неспециалистов.

Ответ на поставленный вопрос звучит по-разному в разные эпохи, а вопрос этот очень важен для развития духовности в нашем обществе.

Предпосылки для развития духовности в нашем обществе есть: человек по природе своей – существо духовное. Об этом свидетельствует стремление детей выражаться сначала на взрослом интеллектуальном языке, а затем и сделать этот взрослый интеллектуальный язык языком своего внутреннего мира. Таковы вкрапления в разговорной речи, исходно принадлежавшие регистру, обращенному к форме высказывания: короче , достаточно , чисто конкретно и как бы . Любопытной новацией языка школьников и студентов являетс употребление то, что при предикатах знания и полагания: Я думаю то, что завтра дождя не будет . Эти вкрапления всегда раздражали представителей старшего поколения, привыкших употреблять их «по делу». Видимо, напрасно. Ведь если место, зарезервированное природой для духовности, не занято сначала интеллигентским жаргоном, а затем и интеллигентской ментальностью, оно заполняется чем-нибудь иным.

Вспомним: в конце 20 в. мы сетовали на то, что молодежь употребляет заимствования из английского языка. Но когда в 1990-е гг. эти заимствования сменились обширными вкраплениями из речи уголовного мира, мы с запозданием поняли, что из двух зол американизмы лучше. Можно с уверенностью сказать: “интеллектуализмы” – еще меньшее зло, чем американизмы.

На нашей планете существует великое множество языков. Некоторые языки похожи так, что, зная один язык, можно практически без труда понять все или почти все из того, что сказано или написано на другом языке. Есть языки непохожие настолько, что на первый взгляд между ними нет ничего общего. Разнообразие человеческих языков - это их самое удивительное свойство.

В настоящее время лингвистическая ситуация на планете Земля такова: насчитывается от 3 до 6 тысяч различных языков. Причин такого значительного расхождения в подсчетах несколько. Во-первых, некоторые языки до сих пор практически не изучены и не подсчитаны. Во-вторых, до сих пор не существует четко сформулированных критериев разделения языка и диалекта, и часто трудно сказать, имеем ли мы дело с двумя разными языками или перед нами язык и один из его диалектов. Очевидное разнообразие существующих языков побудило лингвистов к сравнению языковых систем. Лингвистический компаративизм возник в результате поисков ответа на целый ряд вопросов: есть ли какие-то черты, присущие всем языкам? Чем определяется уникальность каждого языка? Какие структурные свойства возможны или невозможны в языке?

Если мы сравним два языка и обнаружим в них определенные сходства, мы можем попытаться объяснить это одной из четырех причин. Во-первых, сходства могут оказаться случайными совпадениями, хотя такие случаи достаточно редки. Во-вторых, сходство может объясняться генетическим родством языков, наличием общего языка-предка. В-третьих, носители двух языков могут контактировать друг с другом в течение долгого времени в силу своего соседства, и в результате языки соседей приобретают какие-то общие черты. Наконец, наличие сходств может объясняться языковыми универсалиями. Поскольку языковые сходства могут иметь различную природу, в лингвистике существует несколько разновидностей межъязыкового сопоставления.

При генетическом сопоставлении элементы одной языковой системы представляются как результат развития другой языковой системы. Генетическая классификация языков традиционно представляется в виде дерева, каждая точка которого указывает на общий язык-предок. Все языки, восходящие к этому языку-предку, образуют генетически родственную группу.

Значение генетической классификации в современной лингвистике настолько велико, что очень часто, когда говорят о классификации языков, имеют в виду именно генетическую классификацию. Однако это не единственно возможный способ классифицировать языки.

Генетическим исследованиям традиционно противопоставляют

Не генетические, т.е. такие, в ходе которых сопоставляются языки, не обязательно являющиеся родственными. Все попытки сравнения неродственных языков можно разделить на две группы: лингвогеографические, когда изучается материал географически смежных языков, и нелокализованные.

Лингвогеографическая классификация языков также называется ареальной. Этот способ классификации основывается на мнении, что в результате постоянных контактов носителей языки-соседи приобретают общие черты, которые отличают эти языки от языков других ареалов. Если мы сравним генеалогические и ареальные классификации, то обнаружим, что в их основе лежит различное отношение к фактору времени: черты сходства языков, возникшие вследствие контактов, имеют гораздо более позднее происхождение по сравнению с чертами сходства, обусловленными генетическим родством.

При нелокализованных сопоставительных исследованиях не налагаются никакие ограничения на характер изучаемого языкового материала. Лингвистическая типология - это раздел общего языкознания, который занимается сравнительным изучением структурных и функциональных свойств языков независимо от характера генетических и географических отношений между ними. Следовательно, типологическое сопоставление языков является негенетическим и нелокализованным. Смысл типологических классификаций состоит в том, чтобы на их основе делать обобщения относительно свойств не только конкретных языков, но и человеческого языка вообще.

Исходное предположение типологических исследований таково: структурные характеристики языков, их повторяемость не являются случайными или произвольными. Эти структурные характеристики могут быть описаны в терминах языковых универсалий. Значительно обобщая ситуацию, можно сказать, что типология преследует двоякую цель: определить языковые универсалии и установить диапазон варьирования между существующими языками.

Лингвистическая типология и сравнительно-историческое языкознание близки в своем интересе к сопоставлению языков, однако основное различие генетического и типологического сопоставления языков состоит в полной произвольности типологической классификации. В принципе возможно построить столько классификаций, сколько найдется критериев, которые исследователь сочтет пригодными для разделения языков на группы и классы.

Кроме того, в типологии понятие соответствия не является обязательно двуплановым и может ограничиваться только формой или только значением сопоставляемых языковых явлений. В рамках типологических исследований создаются различные классификации языков мира, и, поскольку в основание классификаций кладутся различные признаки, говорят о существовании различных типологий. Наиболее часто термином типология обозначают структурную классификацию языков. Предметом структурной типологии является внутренняя организация языковых систем. Другой вид типологической классификации языков - это функциональная типология. Предметом функциональной типологии является язык как коммуникативное средство, и здесь особый интерес для исследователей представляют сходства и различия языковых систем, связанные с особенностями их употребления.

Основной целью типологических исследований является создание классификаций языков по определенным типам. Под типом языка принято понимать либо тип как классификационную характеристику системы языка в целом, либо тип как способ выражения грамматических или других отношений в языке, как способ формальной организации единиц языка.

Посмотрим на примерах, что именно имеют в виду, когда разделяют две трактовки понятия «тип» в лингвистической типологии. Обратимся к двум уровням языковой системы - уровню структуры слова и уровню структуры предложения. В русском языке в большинстве случаев слово можно расчленить на корень, основу, словообразовательные морфемы и словоизменительные морфемы. При этом часто мы сталкиваемся с ситуацией, когда корень не существует в виде отдельного слова, и такая ситуация характерна для большинства самостоятельных частей речи. Если мы посмотрим, как обстоит дело в турецком языке, то увидим, что там корень всегда равен основе. Если далее мы обратимся к анализу словообразовательных морфем, то обнаружим, что в русском языке сочетание «корень + словообразовательная морфема» также зачастую не существует в виде самостоятельного слова - завершенность слова во многих случаях определяется наличием словоизменительной морфемы.

Таким образом, каждый язык обладает какими-то свойственными ему чертами, которые отличают его от других языков, причем набор этих признаков не является случайным. Можно говорить о том, что в каждом конкретном случае данный набор признаков составляет определенную устойчивую систему. Таким образом, устойчивая совокупность ведущих признаков языка, находящихся между собой в определенных отношениях, является типом языка. Наличие или отсутствие какого-нибудь одного признака определяет наличие или отсутствие другого признака или ряда признаков.

Иными словами, тип языка - это модель, одна из возможных идеальных схем устройства языковой системы. Обратимся к понятию тип в языке. Здесь мы должны обратить внимание на наличие в предыдущем определении словосочетания ведущие признаки языка. Если есть ведущие, т.е. доминирующие признаки, значит, в языке должны быть и такие признаки, которые не являются ведущими, но сохранились в языке исторически и существуют в виде устойчивой системы. Например, известно, что английский язык в его сегодняшнем состоянии отличается отсутствием согласования. Тем не менее, мы обнаруживаем отдельные случаи необходимости согласования, например, указательные местоимения должны быть согласованы в числе с теми существительными, к которым они относятся, например, this car - these cars. Оказывается, что в одной языковой системе может реализовываться несколько языковых типов организации структуры.

Типологические исследования обязательно проводятся на материале нескольких языков. Однако различия в грамматической организации не позволяют использовать только структурный критерий, ориентированный исключительно на языковую форму. Если мы ограничимся только структурным критерием, то упустим из виду все те грамматические явления, которые не укладываются в заранее разработанную схему. Поэтому в типологических исследованиях роль этого важного критерия, делающего типологические исследования в принципе возможными, играет семантический критерий. Анализируя проблему возможности типологического сопоставления, У. Крофт пишет, что семантический критерий необходимо понимать по возможности широко, включая в него прагматическую и дискурсивную составляющую, которые также влияют на отбор грамматических средств. Тогда алгоритм типологического сопоставления языковых явлений выглядит так:

2) в сопоставляемых языках обнаруживаются средства для выражения этих семантических отношений;

3) изучается соотношение между этими языковыми средствами и другими языковыми явлениями: в частности, нас будут интересовать структурные особенности языковых средств, которые выражают данное семантическое отношение, а также возможность передачи других значений с помощью выделенных нами языковых средств. Такой алгоритм исследования предполагает тесную взаимосвязь между формой языковых средств и теми функциями, которые они выполняют (Croft, 2003).

Во многих случаях основные грамматические категории в сопоставляемых языках выделяются легко, на основе интуиции исследователя. Часто сведения о способах выражения определенных семантических отношений черпаются из перевода, что также является семантическим методом исследования. Есть еще один способ выявления языковых сходств и различий - ввести в исследование язык-эталон.